— Я хотел умереть у воды, — сказал он нам.
При виде своего супруга женщина с воем бросилась к нему и осыпала его поцелуями, ощупывая со всех сторон, что причиняло ему нестерпимую боль. Его ступни были искромсаны, а пятки прогрызены до кости. Голени тоже оказались разодранными — сквозь открытые раны виднелись кости и сухожилия.
К счастью для него, ни один из важных кровеносных сосудов не был порван; следовало опасаться лишь гангрены, которая часто начинается от ран, нанесенных плотоядными животными. Дело в том, что на их когтях сохраняются остатки гнилого мяса — настоящая питательная среда для бактерий.
Раненого положили на бамбуковые носилки и отнесли в деревню, где, изрешеченный уколами, напичканный антибиотиками и зашитый, за неимением кетгута, обыкновенной черной ниткой, он великолепно поправился. Но долгие недели он не мог ходить, и перед самым нашим отъездом мы видели его еще невыздоровевшим на веранде своего дома.
Хотя, как мы могли убедиться, медведи отличаются довольно скверным характером, это внезапное, ничем не спровоцированное нападение обычно недоверчивого животного казалось несколько странным.
Но все объяснилось на следующий день, когда один из охотников принес нам найденного неподалеку от места происшествия медвежонка, которому было несколько месяцев. Вероятно, мужчина и ребенок проходили неподалеку от медведицы с детенышем, и разъяренная мать напала на них, вообразив, что ее чадо в опасности.
Итак, наш зверинец пополнился новым питомцем. У него была большая голова с близорукими глазами, огромные лапы и вздутый живот, что делало его похожим на карикатурного плюшевого медведя — неуклюжую и трогательную игрушку. Нисколько не испуганный, медвежонок без конца испускал тихие стоны, наверное от голода, так как, если ему протягивали палец, он принимался шумно сосать его с довольным урчанием.
Выкормить этого оторванного от матери малыша было делом нелегким. У нас оставалось лишь несколько банок уже испорченного порошкового молока; его вкус и запах сначала отталкивали нашего питомца. Только побуждаемый голодом, он снизошел до этого напитка, который я попытался улучшить, добавляя яичные желтки и сахар. Опыт, впрочем, оказался неудачным: испорченное молоко расстроило медвежонку желудок и вызвало у него еще более сильное отвращение ко всякой пище, какую я ему давал.
По счастью, медведи самые крепкие из животных. Наш Око вынес режим, которого, вероятно, не выдержал бы никакой другой сосунок, и достиг Таракана, похудевший, но совершенно здоровый. Лечение сгущенным молоком, медом и яйцами быстро вернуло ему солидность — именно ей он был обязан своим именем, так как на даякском диалекте «Око» означает «добрый дедушка».
Переезд от Таракана до Джакарты осуществлялся на скотовозе — петлявшем между островами судне; на его палубе более тысячи пассажиров и несколько сот буйволов, лошадей и коз жили бок о бок свыше десяти дней. Моим животным был отведен уголок, а Око привязали возле большого ящика, служившего ему дортуаром. Однажды ночью, когда на залитой лунным светом палубе все спали, меня внезапно разбудил матрос-малаец.
— Туан, беруангму лари! (Господин, твой медведь убежал!)
И он показал мне вырисовывавшийся на серебристом небе маленький силуэт, который кувыркался на релингах на корме судна. Воодушевленный великолепием тропической ночи, Око перегрыз свою привязь и теперь занимался акробатикой над бездной.
Не осмеливаясь схватить его из опасения, что он упадет в черную воду моря, где кишели акулы, я принялся звать его:
— Око, иди сюда, ну, иди же!
Но это маленькое чудовище, казалось, ничего не слышало. Напротив, словно желая напугать меня, малыш удвоил смелость своих акробатических упражнений. Эй, словно говорил он мне, гляди: иии… гоп! — пируэт! А теперь: гоп и еще гоп! — двойной пируэт! И это еще не все: теперь на одной лапе, иии!.. гоп!
У меня волосы встали дыбом от ужаса: он висел в пятнадцати или двадцати метрах над бурлящей водой, цепляясь только одной задней лапой за скользкие от водяных брызг релинги. Стоит мне шелохнуться, говорил я себе, — и он упадет; не будем двигаться, главное не будем двигаться. Надо, однако, думать, что эти внешне неуклюжие, неповоротливые животные прирожденные эквилибристы, так как мгновение спустя Око уже снова сидел верхом на поручнях. На это! раз я не пытался прибегать к дипломатии. Бросившись на медвежонка, я схватил его за шиворот; после короткой борьбы мне удалось стащить его с насеста.
От Сингапура до Марселя мы шли в течение восемнадцати дней на великолепном теплоходе крупной французской судоходной компании. Око, успевший тем временем подрасти, сразу же стал баловнем всех пассажиров, которые закармливали его фруктами, конфетами и пирожными. Они даже частенько забывали запирать его клетку, быть может не всегда неумышленно. Так, однажды бармен первого класса был немало удивлен, увидев явившегося в час аперитива медведя, который обходил столы, опрокидывая стаканы, не убранные вовремя их перепуганными владельцами.
Он был также звездой снятого на пароходе фильма и по этому случаю смахнул на палубу всю посуду, которую нес на подносе стюард, а затем с явным удовольствием принялся рвать на куски кожаную обивку капитанского кресла и вытаскивать из-под нее весь волос.
Трудности начались в Марселе. Первым делом, прежде чем представить мой живой груз в таможню, нужно было получить ветеринарное свидетельство. Мне сразу сказали, что портовый ветеринар придет не раньше одиннадцати часов. Так как было едва восемь часов утра, то мне предстояло запастись терпением на добрых три часа, тогда как другие пассажиры весело покидали судно.
Ветеринар прибыл чуть позже указанного часа и начал с того, что пошел выпить стакан аперитива в одном из кабинетов. Узнав, что ему предстоит нанести визит моим животным, он, по-видимому, отнюдь не пришел в восторг, но тем не менее сделал это более или менее любезно. Бросив беглый взгляд на моих пленников, он заявил:
— Ладно. Это все, что у вас есть?
— Нет, доктор, у меня еще есть в соседней клетке медведь; если вы хотите его видеть…
— Что? Медведь? Нет, ни к чему, я вам верю.
— Но, доктор, он ручной, вы ничем не рискуете.
— Ручной или нет, я не доверяю этим животным, вот вам ваше свидетельство.
После выполнения этой первой формальности мне нужно было получить разрешение таможни на разгрузку. Отправившись в это учреждение, я застал там четырех таможенников в форме; они сидели за столом, единственным украшением которого был литр красного вина и четыре стакана. Мое появление прошло совершенно незамеченным; после нескольких минут ожидания я приблизился к представителям закона, смущенный тем, что мне приходится прерывать их дружескую беседу, и вежливо спросил:
— Извините, господа, не мог бы один из вас взглянуть на партию животных, находящихся на теплоходе неподалеку отсюда? Вот у меня есть лицензия на ввоз и санитарное свидетельство…
— Принесите сюда ваших животных, — ответил старший по чину, ставя стакан.
— Но, мсье, это невозможно! Все мои животные в клетках, и некоторые из них слишком тяжелы для меня одного. Мне пришлось бы самое меньшее тридцать раз пройти туда и обратно, тогда как вам достаточно одной минуты, чтобы посмотреть на них, это совсем рядом…
— Говорят вам, принесите их сюда — не нам же идти туда.
Когда я не без труда спускался с судна, ведя одной рукой Око на поводке, а в другой держа клетку с попугаем, ко мне подошли три господина в штатском.
— Таможенный контроль. Куда вы идете с этими животными?
— Как раз иду предъявить их в таможне.
— Разве вы не знаете, что до получения разрешения из таможни запрещено выгружать животных? Ну-ка, возвращайтесь на судно.