На следующий день мы отправились охотиться на бантенгов, но нашли только их следы — правда, свежие — и провели отвратительную ночь на берегу болотистой заводи, съедаемые комарами. Зато принесли оттуда оленя, кабана и немало занятных птиц. Тогда же мы решили, что я останусь на один-два месяца в Бангау, чтобы пополнить свои коллекции, а Петер вновь спустится в Лонг-Кемюат и оттуда на побережье, чтобы добиться присылки денег из Сингапура, так как у нас не осталось ни гроша и мы рисковали застрять на неопределенное время в центре Борнео, не имея возможности уплатить гребцам.
Время, прожитое в этой деревне, оставило у меня неизгладимые воспоминания. Эти тридцать один житель, затерянные среди девственного леса, вели почти райское существование. Дичь и рыба водились в изобилии; каждое утро мой хозяин приносил мне гору зажаренного кабаньего сала и не меньшее количество риса. Впрочем, в этой деревне ели только мясо кабана, а жесткую оленину отдавали собакам, у которых были туго набитые животы и густая лоснящаяся шерсть.
Земля была такой плодородной, что у каждой семьи имелись два-три амбара, полных риса про запас. Чтобы использовать эти излишки, берау изготовляли невероятные количества спиртного. Впрочем, их образ жизни был строго размеренный: в течение пяти дней все трудились — мужчины охотились или корчевали лес, женщины рушили и отваривали горы риса, который они ставили бродить в огромных глиняных кувшинах. Затем в течение пяти последующих суток только ели и пили, пока не выходили запасы снеди и напитков.
Г од за годом эти славные люди вели такой простой образ жизни. Можно было подумать, что довольно-таки изнурительный режим подрывал их здоровье, но, по-видимому, этого не происходило. Люди Бангау были столь же крепкими, как и обитатели соседних районов; во всяком случае, детская смертность там была гораздо более низкой, составляя менее двадцати процентов, тогда как в других деревнях, страдавших от хронического недоедания и особенно от нехватки мяса, она часто превышала пятьдесят процентов.
Ритуал коллективных пиршеств значительно отличался от того, которого придерживались другие даяки. Все усаживались в круг на полу в доме вождя, а кувшины со спиртным устанавливали вдоль стены, где две женщины непрерывно наполняли привезенные из Саравака большие чарки «made in Hong-Kong»[29]. Затем вождь поручал одному из присутствующих разнести напиток. Тот, на кого пал выбор, должен был поднести каждому полную до краев чарку, сказав при этом: «Пей, брат!». Но вежливость требовала, чтобы угощаемый отказывался и отвечал: «Сначала ты». Только после того как первый опорожнит свой сосуд, второй мог пить, в свою очередь старательно привлекая к этому внимание каждого из присутствующих.
«Смотри, Ладжанг, я пью».
Названный отвечал: «Пей, пей, мой брат!»
Конечно, больше всех пил тот, кто обносил пирующих, так как ему приходилось выпивать столько порций, сколько насчитывалось пьющих, то есть по меньшей мере тридцать. Мне, как чужестранцу, эта роковая честь выпадала чаще, чем другим, и легко представить себе, каков я был к концу обхода. Я уже говорил, что наибольшая опасность, которой подвергается на Борнео натуралист, — заболеть циррозом печени, но я без колебаний шел на этот риск ради науки, так богат был район Бангоу всевозможными животными. Мучительным для меня было лишь возвращение в свой дом на сваях, когда мне приходилось карабкаться по даякской лестнице — тонкому древесному стволу с несколькими зарубками. Мои друзья берау с большой радостью мне помогали в этих упражнениях, поднимая меня или подталкивая снизу шестами; очутившись наверху, я оказывал им аналогичную услугу, протягивая руку помощи, так как зачастую они были не в лучшем состоянии, чем я!
Как мы видели, местность вокруг Бангау была сильно пересеченной. Горы сменялись оврагами с обрывистыми склонами, и во всех направлениях текли небольшие бурные речки. Лесные пространства чередовались с небольшими лужайками, заросшими малайскими рододендронами с огромными розовыми цветами, что придавало пейзажу альпийский вид.
Это были идеальные места для крупных животных; там в изобилии водились всевозможные олени, кабаны и бантенги, или дикие быки, а также плотоядные: медведи, пантеры, дикие кошки и всякого рода циветты.
За день до нашего прибытия один из жителей деревни убил великолепную пантеру и с гордостью показал нам ее шкуру, достигавшую в длину около двух метров. Эту пантеру называют дымчатой из-за украшающих ее мраморных разводов, кое-где затушеванных, как можно видеть на этой на редкость красивой шкуре. К несчастью, голова и лапы оказались отрезанными, что лишало ее всякой научной ценности. Тогда охотник предложил нам череп животного, но предварительно он вырвал кривые клыки, пользующиеся большим спросом у даяков и зачастую имеющие хождение вместо денег.
В голодное время два зуба дымчатой пантеры можно обменять на двадцать тинов риса (в одном тине содержится шестнадцать — двадцать литров), а если к тому же зубы плавают на воде, как это бывает с дуплистыми клыками старых животных, то они стоят в два-три раза дороже.
В обычное время эти зубы являются просто хорошим помещением капитала и внешним признаком богатства. Замужние женщины благородного происхождения, то есть принадлежащие к семье вождя, украшают несколькими рядами таких зубов корзины, в которых они носят младенцев. Таким образом, зубы пантеры представляют постоянный предмет торговли, и отдельные семьи копят их, как некогда откладывали в шерстяной чулок золотые экю.
Но покупатель должен быть особенно недоверчивым, так как часто ему предлагают — и это не раз случалось с нами — фальшивые зубы пантеры, которые оказываются всего лишь источенными зубами медведя, имеющими гораздо меньшую ценность. Некоторые искусные фальсификаторы даже ухитряются вырезать довольно похожие подделки из оленьего рога.
Шкура также имеет символическое значение, и в принципе на ней могут сидеть только вожди. Вообще даяки считают дымчатую пантеру исключительно благородным животным, королем леса, и ее умерщвление сопровождается особым церемониалом.
Когда во время охоты на кабана собаки подымают дымчатую пантеру, она спешит укрыться в верхних ветвях дерева. Тогда охотник кладет на землю свое копье и мандоу и обращается к животному: «Твой час пришел, царь животных. Я не хотел убивать тебя, но должен исполнить волю духов. Поэтому я надеюсь, что ты не будешь питать ненависти ко мне и не причинишь мне зла. Я доверяю тебе, вот я приношу тебе копье и мандоу. Я знаю также, что ты благороден и не побежишь трусливо перед лицом смерти».
Закончив речь, охотник берет свое копье и взбирается к противнику, а в это время собаки воют от возбуждения у подножия дерева. По словам даяков, пантера никогда не пытается бежать или защищаться. Она смотрит на человека, который с трудом продвигается к ней, и стоически ждет, чтобы он пронзил ей сердце заостренным наконечником своего копья.
Вокруг Бангау водилось также много медведей, о чем свидетельствовали следы их когтей на коре деревьев и множество стволов, расщепленных надвое косолапыми, стремившимися завладеть медом диких пчел.
С наступлением ночи медведи подходили к самой деревне, чтобы опустошать крохотные плантации сахарного тростника. В то время как кабаны шумно жевали стебли сахарного тростника, предоставляя сладкому соку стекать им в глотку, медведи ломали стебли пополам, осторожно извлекали мякоть своими кривыми когтями и устилали место пиршества длинными, безупречно очищенными трубками.
Некоторые не довольствовались этим диетическим режимом и не колеблясь похищали свинью-другую из загона на краю деревни. Мне рассказали даже историю о медведе с извращенными вкусами, который пожирал мертвецов, сбрасывая для этого крышку с гроба, стоящего, по даякскому обычаю, на подставках. Медведь не показывался неделями, и уже начинали думать, что он переменил место жительства. Но стоило торжественно отнести мертвеца на маленькое кладбище на берегу реки, как медведь в тот же вечер являлся справлять тризну.