Малейший клочок свободного пространства, как на земле, так и на скалах, стволах и ветвях деревьев, занимали необычайно пышно разросшиеся растения-паразиты, лишайники, древовидные папоротники и орхидеи с крохотными блеклыми цветами.
Ветви до такой степени поросли мхом, что веточка толщиной с вязальную спицу казалась толстой, как большой палец. Некоторые из этих мхов свисали длинными пушистыми нитями, другие обосновались на самих листьях, так что в итоге весь лес стал походить на подводный пейзаж с наброшенным на него толстым покровом из водорослей.
Мы шли в тенистом безмолвии по этому ковру из мхов, и из-под наших ног выступала вода, словно из мокрого коврика в ванной. Удивленная нашим внезапным появлением, пара оленей мунтжаков умчалась большими скачками с испуганным тявканьем. Затем показалась стая черных гиббонов, занятых поисками насекомых на земле. На какое-то мгновение они застыли на месте, глядя на нас большими темными глазами, потом растаяли в этом нереальном мире, словно эльфы, спугнутые занимающимся днем.
Вдруг Ипар остановился под огромным деревом, ствол которого со светлой корой отчетливо выделялся на фоне остальной растительности, и указал на что-то бесформенное, висевшее на толстом суку примерно в тридцати пяти метрах над землей. Это был комок дамара, той самой ценной смолы, за которую хорошо платили китайцы в Танджунгселоре.
Деревья, дающие дамар, — это сосны каури (агатис), родственные нашим соснам[30]. В среднем они подымаются в высоту на пятьдесят — пятьдесят пять метров, а в исключительных случаях могут достигать семидесяти метров! На них паразитирует насекомое, личинка которого прогрызает ходы в самых толстых ветвях и вызывает выделение сока; застывая на воздухе, он образует большие янтарные глыбы окаменевшей смолы; это и есть дамар. Процессы, происходящие в соке, до сих пор не получили объяснения: попытки искусственного извлечения сока приводят лишь к обычному вытеканию его без образования дамара. Чтобы добиться этого, нельзя обойтись без вмешательства насекомого.
С другой стороны, для того чтобы дамар сохранил все свойства, его нужно собирать свеженьким на деревьях. На земле часто находят упавшие куски смолы, но они быстро тускнеют, становятся пористыми, хрупкими и практически не имеют никакой ценности.
Нетрудно сообразить, что сбор дамара — дело далеко не легкое, тем более что стволы деревьев гладкие, как столб, и ветви появляются лишь на высоте тридцати метров. Собственно, до тех пор я по-настоящему не задумывался, как же даяки добираются до кроны, но именно это и намеревался блестяще продемонстрировать мне Ипар.
Поставив на землю свою ротанговую корзину, он полез на дерево, росшее рядом с тем, где был кусок смолы. Достигнув нужной высоты, он не спеша вытащил мандоу и принялся рубить одну из ветвей. Покончив с этим, Ипар перекинул ее со своего дерева на ветвь с дамаром. Затем он попробовал ногой этот хрупкий мостик, подвешенный в пустоте на высоте восьмого этажа, и только тогда я понял, что он намерен пройти по нему, хотя ему не за что было держаться. Испуганный этим открытием и уже представляя себе, как он лежит, разбитый, на земле, я завопил:
— Ипар! Тыс ума сошел! Сейчас же спускайся!
— Джанган такут, сайя биаса! (Не бойся, я привык!) — отвечал мне голос, идущий с неба.
— Ипар, не делай этого! Я дам тебе вдвое больше, чем стоит твой дамар, только не ходи туда!
— Он слишком хорош… Если я его оставлю там, он заставит меня вернуться! — кричал Ипар.
И, не обращая внимания на мой испуг, он у меня на глазах преодолел три метра, отделявшие его от ветви с дамаром, подбежал, словно обезьяна, к куску смолы и сбросил его на землю, о которую тот расплющился с глухим шумом. Затем Ипар тем же путем вернулся на другое дерево, спустился, подобрал свой кусок дамара и подошел к нам, взволнованный не больше, чем если бы он сорвал лесную землянику.
— Его здесь по крайней мере на пятнадцать рупий, — сказал он, прикидывая на руке вес куска.
Я быстро произвел в уме подсчет. Пятнадцать рупий — это приблизительно два новых франка, да еще нужно добраться до Танджунгселора, на что требуется несколько недель. Небольшая плата за такой риск! Теперь я понял, какого риска стоила каждая набитая дамаром корзина, которую мы видели в китайских лавках города.
Надо сказать, что, несмотря на поразительную ловкость даяков, падения были нередки И обычно со смертельным исходом. Тем не менее мы были свидетелями того, как человек выжил, упав с почти тридцатиметровой высоты.
Однажды, во время нашего пребывания на верхнем Бахау, группа даяков принесла в деревню на импровизированных носилках одного из своих товарищей. Это был сборщик дамара, совершивший прыжок в пустоту, так как под ним обломилась гнилая ветка. Человек этот неизбежно разбился бы, если бы с поразительным присутствием духа не обхватил тонкий и гладкий ствол какого-то дерева и не проехал в таком положении последние пятнадцать — двадцать метров. Это спасло ему жизнь, но тот, кому случалось ободрать ладони, соскальзывая слишком быстро по канату, может представить себе, в каком состоянии находился этот человек. Так как никакой другой одежды, кроме крохотной набедренной повязки, на нем не было, то на ладонях, ступнях, внутренней стороне рук и ног, на всей груди и животе буквально обнажилось мясо.
Лежа на своих бамбуковых носилках, он корчился от боли; слабые стоны, вырывавшиеся у него время от времени, говорили о его страданиях. Как известно, у нас была довольно хорошая аптечка, и мы не испытывали недостатка во всякого рода антибиотиках и обеззараживающих средствах. К несчастью для раненого, когда его принесли, я был на охоте и за ним ухаживал один из членов нашей группы, имени которого не назову, чтобы не причинять ему боли. Растерявшись, очевидно, при виде крови, он не придумал ничего лучшего, как смазать этого ободранного заживо человека девяностоградусным спиртом, — идея, скажем прямо, достойная инквизиции! Легко понять страдания несчастного, но самое удивительное то, что он выжил — свидетельство поразительной выносливости даяков. В течение нескольких недель он представлял собой сплошной струп и не мог сделать ни малейшего движения, но мало-помалу выздоровел и снова отправился на поиски драгоценного дамара!
Пока я вспоминал об этом во время нашего продвижения по этому необычному лесу, Ладжанг в свою очередь остановился вдруг под гигантским деревом. «Опять дамар!» — подумал я. Но мой спутник показал мне большую нору, зиявшую меж двух толстых корней.
— Это дом баби-ландака (дикобраза), попробуем поймать его.
Пока Ипар поджигал горсть сухих листьев и заталкивал их длинной палкой в нору, мы устроились в сторонке со своими ружьями, готовые стрелять.
В молчании и неподвижности прошло несколько долгих минут, и я уже начал сомневаться, была ли нора обитаемой, как вдруг услышал за спиной какое-то позвякивание и пронзительное хрюканье. Это были два дикобраза, толстые, как небольшие свиньи; во время бешеной скачки их длинные белые с черным ободком иглы постукивали одна о другую. Они бежали через боковое отверстие, а вместе с ними исчезла и надежда на вкусный ужин. Но Ипар приложил ухо к земле и нервно прошептал нам:
— Тише, там внутри еще один!
Однако у входа в нору показалась не круглая морда дикобраза, а длинный острый нос с трепещущими ноздрями; за ним последовала пара крохотных черных глаз, которые смотрели на нас, не видя, затем тело, как у пресмыкающегося, и бесконечно длинный хвост; все это вместе покрывали большие закругленные щитки.
— Тренггилинг, туан, лови его! — закричал мне Ладжанг.
Я бросился к странному созданию, которое собиралось укрыться, впрочем без всякой поспешности, под стволом сухого дерева. При виде меня оно подскочило и свернулось с быстротой пружины, принимающей первоначальное положение. Теперь у моих ног лежал покрытый роговыми щитками футбольный мяч, никак не позволявший заподозрить в нем живое существо. Это был ящер, млекопитающее с ртом, лишенным зубов, но с очень длинным и клейким червеобразным языком; этот язык он засовывает в узкие ходы, проделанные термитами и муравьями, которыми питается.
30
В отличие от европейских хвойных деревьев агатис имеет не иголки, а небольшие продолговатые блестящие листья.