Это был старый самец, весивший, должно быть, немногим меньше двухсот килограммов, а каждый из его клыков, которые мне совсем не улыбалось почувствовать у себя в животе, достигал в длину тридцати одного сантиметра.
Мучительнее всего были те проведенные в пироге дни, когда часами лил проливной дождь. В одно мгновение мы пропитывались водой, как губки, замерзали и начинали дрожать, хотя и находились на экваторе. Напрасно мы пытались согреться, гребя изо всех сил: после часа или двух этого освежающего душа настроение у нас катастрофически падало, и мы начинали завидовать тем, кто находился под крышей в уютных квартирах или комфортабельных кабинетах!
Уровень воды в реке, вздувавшейся от тысяч бурных потоков, подымался так стремительно, что нам не раз случалось плыть среди верхушек прибрежных деревьев. В мутной воде неслись оторванные от берега островки зелени и вывороченные с корнем деревья, вздымавшие к небу свои ветви, похожие на руки утопленника. Если мы не хотели рисковать увидеть наши суденышки распоротыми, приходилось останавливаться на один-два дня и ждать, когда вода спадет, позволив нам возобновить продвижение.
Однажды нам посчастливилось найти просторное убежище с крышей из дранки железного дерева, построенное даяками, проходившими здесь до нас. К несчастью, укрыться там захотели также тучи больших синих мух, которые отравляли нам существование своим упорным стремлением накапливаться в уголках наших губ и век.
— Туан, — сказал мне начальник гребцов, — ты ведь собираешь всяких тварей, так почему бы тебе не поймать этих мух и не посадить их в котел!
Эта шутка вызвала общий смех. Впрочем, то была не первая из множества насмешек, которые навлекала на меня моя невинная мания коллекционирования. Должен признать со всем смирением, что этим славным людям было нелегко понять, что побуждало меня собирать кучу «нечисти» и погружать ее в пробирки со спиртом или формалином. Столь же противоестественным казалось им то, что я снимаю шкурку с птицы и набиваю ее ватой, вместо того чтобы ощипать птицу и съесть, как положено!
Однажды утром, когда мы с приводившей в отчаяние медленностью поднимались вверх по реке, мой взгляд привлекла тонкая струйка дыма, которая вилась над лесом на склоне горы. Зная, что в этих местах не было ни одной деревни на расстоянии по меньшей мере десяти дней пути в пироге, я был сильно заинтригован.
— Это оранг-пунаны жарят кабана, — сказал мне начальник гребцов.
— Как? В этом районе живут пунаны? — вскричал я в восторге.
Мы, собственно, знали о пунанах, но они оставались для нас почти нереальными существами вроде «страшного» снежного человека Тибета или оранг-пендека[19] Суматры. Большинство работ, посвященных Борнео, намекало на то, что в лесах центральной части острова обитают небольшие группы первобытных кочевников, отличающихся от даяков и живущих только охотой и собирательством. Но тогда как одни авторы признавали существование этих пунан, которых не видел ни один европеец, другие считали их плодом воображения даяков. Незачем говорить, что наше любопытство было возбуждено и что мы дали себе зарок разузнать на месте как можно больше об этих лесных бродягах.
В ответ на мои расспросы начальник гребцов добавил:
— Пунаны — это люди, но они «мачам баби» (подобны кабанам). Они живут в лесу, строят не дома, а просто убежища из листьев или коры и питаются только дичью и плодами. Они без конца переходят с места на место по следам кабанов, так как, если не будет кабана, им придется умереть от голода. Но они не знают себе равных в поимке любого животного. Они незаметно подходят к нему почти вплотную и пронзают насквозь стрелой из сарбакана. Впрочем, они еще выделывают сарбаканы и знают растения, из которых извлекается яд для стрел. В лесу они никогда не огибают гор, а идут напрямик с вершины на вершину, двигаясь так быстро, что ни один даяк не может за ними угнаться. Напротив, за пределами леса они очень несчастны, так как не привыкли к солнцу; потому-то они всегда такие бледные. Они следуют вдоль рек, но не умеют ни плавать, ни строить пироги, не переправляются через них.
Все, что я узнал, в высшей степени воодушевило меня, и я тут же решил отправиться к пунанам и пожить у них. Эти лесные люди могли бы добыть для меня самых редких животных и научить своим способам ловли. Я поделился своими мыслями с начальником гребцов.
— Ты сумасшедший, — ответил он. — Никто не бывал у пунан, даже даяки.
— Но почему? — спросил я удивленно.
— Потому что они не позволяют следовать за собой, а захоти кто-нибудь это сделать, они тут же потеряли бы его в лесу. Да и никто не пожелал бы отправиться к ним: он наверняка был бы отравлен или просто умер от голода. Понимаешь ли ты, что у них нет даже риса, и если охота неудачная, то они не едят по целому дню и по нескольку дней подряд? Впрочем, в этом районе осталось мало пунан, не более трех-четырех групп по тридцати человек каждая. Раньше их насчитывалось больше, но многие умерли во время страшных эпидемий, поражавших в последние годы также и даяков. Не известно, что это такое, но совершенно здоровые люди внезапно чувствуют полный упадок сил, боль во всем теле и умирают в три дня. За последние месяцы из четырехсот жителей нашей деревни умерло более восьмидесяти человек. Пунаны еще чувствительнее нас и мрут как мухи.
Я был страшно разочарован тем, что узнал, но, несомненно, в линиях моей руки значилось, что мне еще суждено увидеть пунан. Действительно, спустя два дня, когда я в обществе двух даяков спускался по реке в поисках хорошего места для охоты, один из гребцов указал мне на какой-то предмет ниже по течению. На маленькой песчаной косе, собираясь, по-видимому, напиться, скорчилось у воды нечто трудно различимое.
Решив, что это какая-нибудь дичь, я уже снял предохранитель со своего карабина, как вдруг существо выпрямилось, и я увидел поразительно коренастого человека с очень белой кожей и длинными черными волосами, спадавшими на плечи и спину. Я спешил взглянуть на него поближе, но, когда мы находились еще в сотне метров от него, он повернулся к верховьям реки, заметил нас и не спеша скрылся в лесу.
— Пунан! Пунан! — окликнул я его на ходу.
Но только безмолвие большого леса было ответом на мои призывы. Человек исчез, словно поглощенный плотной стеной растительности. Мои спутники разразились смехом.
— Бесполезно его звать, он слишком боится! И потом эти пунаны — дикари и говорят на языке, который даже мы не понимаем.
А поскольку я снова выразил желание отправиться к этим лесным людям, мои спутники с удивлением посмотрели на меня, без сомнения, спрашивая себя, не повредился ли я в уме под действием тропического солнца. Но решение было принято. В наше время случаи встретить неизвестные европейцам народности представляются слишком редко, чтобы можно было упустить один из них. Я решил сделать все возможное, чтобы найти пунан и пожить с ними, хотя бы мне и пришлось пренебречь предостережениями и недомолвками даяков.
Глава четвертая
Встреча с великим вождем даяков. Все еще живой культ. Даякское крещение. Каждый напивается по-своему. Отрезанная голова вступает в деревню и угрожает заговорить.
После трех недель медленного продвижения и разного рода мучений наши пироги достигли устья широкой реки. Ряды домов на сваях, выступавшие из густых куп кокосовых пальм, говорили о том, что мы подъехали к большой деревне. Это был последний форпост индонезийской администрации — Лонг-Пуджунган.
Причалив к небольшой отмели из белого песка, гребцы принялись тщательно наводить красоту: побрили друг другу лбы и затылки и старательно выщипали брови и волосы на лице. Затем, когда все они стали излучать опрятность, извлекли из ротанговых корзин ожерелья, ушные кольца и браслеты и увешали себя этими украшениями. В заключение даяки попросили меня сделать несколько выстрелов в воздух, чтобы возвестить о нашем прибытии; вслед за тем свершилось наше вступление в деревню, достойное какого-нибудь вице-короля Индии, среди ликующей толпы, которая вышла на берег встречать нас.
19
«Оранг» означает «человек», а «пендек» — «маленький». Оранг-пендек — это якобы низкорослые люди (или человекообразные обезьяны), покрытые рыжей шерстью и живущие в лесах Суматры. Мы даже встретили на Яве довольно странного голландца, который признался нам, что его мучают угрызения совести, так как он убил пять этих мифических существ.