— Если понадобится, так и разберем. Передо мной четкая задача — вернуть банку его деньги. А там — хоть трубы на металлом!
— Вы вообще соображаете?! — Хачатрян аж икнул. — Буровую на металлом?
— Это ты мне?! — разозлился Коломнин, и без того чувствовавший себя неуютно. — Это я, что ли, довел ситуацию до полного развала? Это я, выдав за здорово живешь пять банковских миллионов, не удосужился обеспечить контроль?! Надо же — ему, видите ли, неловко было у должника спросить, как тот распорядился полученными денежками? Нефтяников, душевно ранимых, обидеть боялся?! Это я на прямую фальсификацию пошел, фиктивные залоги приписав?
Тяжелая голова Хачатряна склонилась к груди, будто бутон на надломившемся стебле.
— Заигрался ты, Симан. Вот результат. А теперь выбирать не из чего. Если мы сегодня первыми не начнем взыскивать, завтра нас опередят остальные кредиторы. Особенно, если за всем этим в самом деле стоит чей-то интерес! Конечно, своего не вернем. Но в такой ситуации хоть шерсти клок. Так что обеспечь три билета на Москву. Летишь с нами. Сразу по прилете — докладываем Дашевскому. И — готовим исполнительные процедуры.
— Встретьтесь хотя бы с Фархадовым перед отлетом! Долг вежливости.
— Зачем?! Рассказать ему в милой беседе, что мы собираемся его уничтожить? Если это и вежливость, то очень по-восточному. А мне наоборот важно, чтоб о принятом решении до последнего момента никто не догадывался. Так что с утра сам ему позвонишь, скажешь: улетаем в Москву совещаться. И прочие ля-ля. Да гляди, чтоб никакой утечки информации! — он глаза в глаза жестко встретил негодующий взгляд Хачатряна. — Эх, Симан, Симан! Вот что бывает, когда хочется много и сразу. Сколько людей вокруг проекта этого кормится. Сколько планов, сколько семей отстроилось. И все теперь псу под хвост пустить придется. Пошли, Юра!
И они вышли, даже не попрощавшись с понурым хозяином кабинета: судьба его виделась предрешенной.
Едва Коломнин и Богаченков вошли в холл гостиницы, как из кресла в глубине вестибюля поднялась женщина в распахнутой собольей шубе и свободной походкой направилась к вошедшим. С томлением Коломнин узнал в ней Ларису.
— Здравствуйте, Лариса Ивановна, — Богаченков запунцовел. — Вы ко мне? Наверное, что-то срочное?
— И очень, — она подошла к Коломнину, с проскользнувшим озорством провела рукой по небритому подбородку. — Нам надо поговорить.
Коломнин беспокойно огляделся, обнаружил заинтересованный взгляд портье.
— Прошу вас, — подчеркнуто официально он протянул руку, пропуская ее вперед, к лифту. По правде с трудом скрывая изумление от внезапного превращения пугливой невестки в эту решительную женщину.
— Я тогда, если что, у себя, — пролепетал Богаченков.
По закону подлости, едва выйдя из лифта, натолкнулись они на молоденькую горничную, которая как раз оправляла прическу перед зеркалом. Завидев их, она, не оборачиваясь, внимательно, припоминающе оглядела Ларису.
В номере Лариса небрежно сбросила шубку на тумбочку, шагнула к нему:
— Господи! Что за вид?
— С чего бы такое превращение? Или все-таки… — Коломнин задохнулся. — Лоричка, ты решилась?!
— Соскучилась.
— А… еще?
— Еще тоже есть. Но это подождет, — прижавшись, пробормотала она. — Если, конечно, ты не настаиваешь.
Он не настаивал.
За окном завывало. Коломнин с томлением и грустью смотрел на вернувшуюся из ванной посвежевшую женщину.
— Значит, нет? — еще раз переспросил он, ни на что не надеясь.
— Не могу. Его сейчас бросить, как предать.
«А меня?» Коломнин представил такую же вьюгу где-нибудь на окраине Москвы и себя, одного, неприкаянно слоняющегося по снимаемой, куце обставленной квартирке, — ее поиском по просьбе Коломнина занимался Седых.
— Стало быть, зашла попрощаться? Спасибо, хоть этого не побоялась.
— Кушайте на здоровье, — она прикрылась иронией. — Нам надо поговорить, Сережа. Я о компании.
— Компания у нас и впрямь хоть куда подобралась. Я, ты и старик Фархадов. По-моему, это что-то новое в любовном треугольнике.
— Тогда квадрат. Еще моя дочь. Пожалуйста, не надо, Сережа. Быть злым тебе не идет.
Коломнин почувствовал справедливость упрека. В своем стремлении выдернуть ее из привычного, комфортного мира он стал чрезмерно нетерпелив и нетерпим. Почему-то уверенный, что с ним ей будет заведомо лучше. Между тем перед ним сидела холеная, привыкшая к роскоши женщина. Одеваемая, будто кукла Барби. Правда, и предназначенная, подобно Барби, сидеть дома на почетном месте. Но, очевидно, и в этом можно найти свою, затягивающую прелесть. А что взамен предлагал он?
— Я не о том, дурачок, — она без труда разгадала его мысли. — Я уже просила: пожалуйста, не торопи, мне действительно очень трудно. Я, если хочешь, сильно увлечена тобой. Но — полюбила ли? То ли это? Прости, но мне часто вспоминается Тимур. И тогда — я не знаю. А здесь вокруг — все им дышит.
— Да, как на кладбище.
— Ты все-таки стал недобрым, — она, стараясь сделать это незаметно, скосилась на часики. Расстроенный Коломнин понятливо поднялся. — Нет-нет, Сережа, мы обязательно должны переговорить о «Нафте». Что вы решили?
— Хоть ты-то не мучай! Ведь сама видела цифры. Компания перегружена долгами. Строительство трубы по существу приостановлено. Банковские деньги, извини за сленг, раздрючены. И при этом самой «Нафте» задолжала примерно те же деньги какая-то пустышка, с которой и получить нечего. Это ж надо было ухитриться!..
— Не пустышка, Сережа! Я собственно с этим и приехала. Вот! — она извлекла из сумочки перегнутую пачку документов. — Последовала твоему совету и потребовала в отделе ценных бумаг предоставить мне все данные о наших участиях.
— И?..
Лариса хотела что-то пояснить, но, наткнувшись на скепсис в лице Коломнина, суховато протянула документы. — Просмотри сам. Нужное я выделила.
Коломнин подтянул первый лист, поименованный «Участие компании „Нафта-М“ в уставном капитале других структур», намереваясь пробежать полученное по диагонали. Но в глаза бросилась отчеркнутая строчка — ООО «Руссойл» (Гамбург) — 26 %.
— Это что, тот самый должник?
— Именно, дорогой мой. Ладно, не трать время, — Лариса, перегнувшись, отобрала у него бумаги. — Здесь ты все равно многого не увидишь. Поэтому послушай меня. Все-таки времени даром не теряла.
Это оказалось правдой. Из того, что удалось выяснить Ларисе, стало ясно: когда «Паркойл» принял решение предоставить «Нафте» крупный товарный кредит, одновременно, по предложению Гилялова, в Европе была создана трейдерская компания. Цель традиционная для компаний такого рода — реализовывать оговоренные объемы нефти на Запад, а деньги за вычетом комиссионых передавать «Нафте-М». А дабы Фархадов не нервничал, что деньги проходят через чужие руки, Гилялов предложил разделить Уставный капитал «Руссойла» на четыре части: по 26 % — «Паркойлу» и «Нафте-М» и по двадцать четыре — двум иностранным офшорным компаниям, созданным менеджерами «Руссойла».
— Почему же тогда через два года «Руссойл» перестал платить, а Фархадов все это «проглотил» и даже не пытается получить свои деньги, которые ему просто позарез нужны? — задал Коломнин вопрос, ответ на который сам безуспешно пытался найти. Лариса безысходно промолчала. — То-то что. А если бы он действительно хотел запустить месторождение, так не прятал бы от нас эти бумажки.
— Он хочет. Я тебе клянусь, Сережа! Есть вещи, которые обычной логикой не объяснить. Салман Курбадович, он, понимаешь ли, бешено гордый. Он просто не может не быть первым! Не может признать, что в чем-то не разбирается.
— Другими словами, он не управляет компанией.
— Это так, — Лариса кивнула. — Потому он вынужден на кого-то ставить. Пока был Тимур…
— Тимура нет, Лоричка. Прости, конечно. Но банковские деньги — это не мои. И даже если бы я захотел…
— А ты захоти! Просто захоти помочь!
— Лариса, солнышко. Прости, но разговор на уровне бреда. Ведь это я могу задать тебе встречный вопрос: почему ты, близкий Фархадову человек, — экономист, между прочим, — сама его не подперла. И только теперь, когда ситуация стала безвыходной, удосужилась изучить состояние дел?