— Может, и нам пора собираться, Сергей Викторович? — с зевком предложил Богаченков, значительно скосившись на впавшего в прострацию Резуненко. — А то ведь и впрямь подстрелят вас ни за что ни про что. И то, если честно, чудом в этот раз пронесло. Во второй раз так не подфартит. — Почему думаешь, что будет второй? — Резуненко встряхнулся.
Наивный вопрос заставил Богаченкова иронически пожать плечами:
— Так они, чечены, не знают ведь, что мы сами отступились.
Резуненко подхватил Коломнина за локоть, вывел на крыльцо.
— Вот что. Рейнер за двести километров отсюда. Я тебе даю водителя, газон свой. Но, во-первых, сам с тобой не поеду, — жестом пресек возражения Коломнина. — Не могу с этим ехать. Женьке передам, что ты вроде как охотник-любитель. Я ему иногда подсылаю подзаработать. С ружьишком-то ходил когда?
— Нет.
Резуненко досадливо поморщился.
— Ладно, скажу — начинающий. Ружье дам из своих — вертикалку.
— Так у тебя с ним есть связь?
— Есть, — неохотно признал Резуненко. — Мобильный я ему подарил. Чтоб на случай моих звонков держал. Так что едешь поохотиться, понял?
— Чего не понять?
— Не знаю чего. Но — проникнись. Как ты там говорить будешь, твое дело. Но чтоб никаких запугиваний. Его так пытали, что страх — он внутри засел. Чуть что — вообще в тайгу уйдет в какое-нибудь зимовье. Потом не выколупнешь. И еще — паспорт я ему замастырил. Так что он там для всех — Бугаев. Даже водитель мой, что тебя повезет, не знает, кто он на самом деле. Охотник и охотник.
Внезапно обхватил Коломнина за плечи, всмотрелся, будто пытаясь проникнуть в самые глубины души.
— Имей в виду, Коломнин, грех на себя беру. И если с Женькой что, то и на тебя ляжет.
Через час, прежде чем город проснулся, ГАЗ-66 выехал на трассу. В металлическом чреве его, на откинутой от стены койке, покачивался во сне в такт движению Коломнин. «Заказанный», но пока еще «недостреленный».
Проснулся он в полной темноте, от того, что внезапно прекратилась качка. Сел, с удивлением ощущая надсадную ломоту в теле, — очевидно, машину изрядно поболтало на таежных дорогах. Дотянувшись, зажег лампочку.
Послышался призывный сигнал клаксона. Затем похрустывание унтов по снегу. Дверь распахнулась снаружи, и в проеме показалось утомленное лицо водителя.
— Приехали. Сильны вы придавить подушку! — шумно позавидовал он.
— Сколько ж я проспал?
Водитель глянул на часы, прикинул, прищурившись.
— Да уж немало, — исчерпывающе ответил он. Сделал широкое движение в темноту. — Добро, как говорится, пожаловать, в поселок Крутик, — самый что ни на есть медвежий угол всея Руси.
— А дом… Бугаева? — Коломнин выпрыгнул на дорогу.
— Тоже мне дом. Как раз возле него и стоим.
— А где?.. — Коломнин огляделся.
— Да где ему быть? Затаился. Чудной малый. Женька! Не дрейфь. Мы от Резуненко! — и чему-то захохотал.
На крик его из-за палисадника послышался заливистый лай. Одновременно застонал проржавевший засов. Дверь приоткрылась.
— Так заходите. Только в коридоре свету нет. Правее. Ведра на лавке не заденьте.
Тут же, конечно, Коломнин и задел. А, шарахнувшись, ударился лбом обо что-то, висящее на гвозде.
— То ерунда, то коромысло, — успокоил его голос хозяина.
Внутри дом состоял из двух смежных комнаток, уставленных подержанной, явно стянутой из разных мест мебелью. На диван-кровати бок о бок расположились баян и гитара. Обстановку венчала побеленная, в разводах пузатая печь, на которой стояли два эмалированных ведра с водой. Из внутренней комнатки виднелся угол дощатой, уставленной книгами полки. От порога разбегались потертые, бахромящиеся дорожки.
Дом был беден, но прибран. На мужской взгляд, конечно. На женский, должно быть, — замусолен.
— Ничего, ничего, проходите, не натопчите. А натопчите, так тоже ничего, — я после приберусь, — по-своему понял заминку вошедший следом хозяин. Он обошел гостя. Повернулся. — Так что? Будем знакомы?
Перед Коломниным стоял всклокоченный тридцатилетний человек, худощавый, сутулый. Редеющие рыжие волосы и куцая рыжая бородка курчавились вкруг изможденной, спекшейся физиономии. Но из запавших глазниц пытливо выглядывали внимательные, наивные глаза, будто пересаженные с лица ребенка.
— Кем интересуетесь? Зайчиком? Кабаном? Или?..
«Тобой», — промолчал Коломнин.
— Это что такое? И стол до сих пор не накрыт?! — в избу вошел грозный водитель. — Где балычок? Коньячишко не вижу. Ты чем гостей кормиться собираешься, а, Женька?!
— Так я это, — хозяин смешался. — Разве только картошечки в подполе немножко осталось. Лучку могу по соседям.
— Картошечки! — передразнил водитель. — На тебя рассчитывать, так с голоду подохнешь. Держи с барского плеча. Мечи на стол!
Он протянул туго набитую сумку и, довольный собственной шуткой, вновь захохотал. Смех оборвался отчаянной зевотой.
— С ног валюсь! — признался водитель. — Пойду прикимарю. Все-таки двести километров по тайге — это неслабо.
И, не спрашивая разрешения у хозяина, прямо в унтах прошагал во внутреннюю комнату, оставляя за собой грязевые потеки.
Чистоплотный Рейнер расстроенно шмыгнул носом. Но любопытство оказалось сильнее огорченья, — он ухватил сумку, подтащил к столу и принялся разгружать.
— Глянь-ка. Эва чего бывает, — то и дело удивлялся он.
— Вы что ж, в городе не жили?
— Почему не жил? Очень даже.
— Давно, наверное. Там этих лакомств сейчас во всех магазинах полно. Может, назад вернуться?
— Как это? — Рейнер внезапно перепугался. — Мне и здесь хорошо.
— А я бы здесь не смог. Да и всякий, кто пожил в большом городе, думаю, уже без него не сможет. Въедается, как зараза!
Коломнин распечатал бутылку «Мартеля», разлил по граненым стаканам — на треть.
— За знакомство, — он залпом выпил.
Рейнер поступил иначе. Прежде всего обнюхал стакан, поморщился неприязненно и, закинув острый, поросший рыжими волосиками кадык, принялся малюсенькими глоточками заталкивать коньяк в себя. Продолжалась эта мука довольно долго. Так что, когда поставил он наконец опустошенный стакан, глазки уже блестели вовсю.
— Какая штука забористая, — подивился он.
— Понравилось. А в городе его полно, — Коломнин поймал себя на том, что разговаривает с Рейнером, как с ребенком, — пытаясь сманить игрушкой. — Неужто назад не тянет?
— Не-к-ка. Здесь все есть. У меня здесь мой собак. Лайка. А с едой — так по-разному. Когда охочусь, так и мясо есть. А нет, так и — ништо. Картошечки в подполе наберу, морковку там, — супчик сварю. И мне, и собаку моему хватает. Соседки когда чего подбросят. Потом магазин в поселке есть.
— Так на магазин деньги нужны.
— Нужны, конечно, — печально согласился Рейнер. — Но я ведь учительствую. Школа у нас здесь начальная. Прежде восьмилетка была. Но как леспромхоз закрыли, все разъехались. Но тоже ничего. — И что преподаешь?
— Так… словесность.
— Платят, небось, копейки?
— Твоя правда. Но я вот, знаешь, чего про деньги думаю? Сейчас они есть, завтра, глядишь, нет. А ты всегда есть. С ними, без них. Значит, и без них можно.
Расслабленный Коломнин, дивясь странной, незатейливой этой логике, откинулся на диване, отбросив ладонью диванную подушку, под которой обнаружилась раскрытая общая тетрадка, исписанная какими-то стихами. Но прежде чем не в меру любопытный гость поднес тетрадь к глазам, Рейнер с внезапным проворством выхватил ее, непроизвольно прижав к рубахе, как бы намереваясь спрятать под ней.
— Твои стихи? — догадался Коломнин.
Рейнер запунцовел:
— Так, балуюсь. Пустое это.
И поспешно запрятал тетрадку за спинку дивана, как бы прекращая тему.
— Тем более, если ты поэт, — скучно вот так, целыми днями без впечатлений. Одна тайга кругом.
— Это в тайге-то скушно?! О! Сказал тоже. Тайга — это столько всего! Ее только понимать надо. Вот завтра пойдем, сам увидишь, как скушно. Посмотрим, что к вечеру скажешь. Да и потом, — он склонился к Коломнину, как бы собираясь посвятить в некую тайну. Так что тому показалось, что Рейнер захотел поделиться причиной своего вынужденного затворничества. — Я тут концерт готовлю.