Дессу быстро схватил меня за локоть.
– Эй-эй-эй, Тэлман, все в порядке?
– Отлично, – рассмеялась я. – Полный кайф.
– Во-во.
В финале экран уже был продырявлен в центре. Еще трое по очереди подходили к пулемету; и Дуайт, и миссис Дессу отказались. Потом Дессу опять вышел на огневой рубеж, застрекотал проектор, и прежде чем снова разразилась пальба, зрители, толпившиеся у амбразур, разразились и восторженными, и негодующими криками.
На экране возникла физиономия Саддама Хусейна, непроницаемая, мрачная, с застывшим выражением. Из «эрликона» в нее полетели 20-миллиметровые пули.
На этой короткой пленке Хусейн выступал в разных ипостасях: он проводил военный совет, шагал вдоль ликующей толпы, инспектировал войска и так далее. Потом в сотне футов над пустой стоянкой опять замаячило его лицо.
Дессу метил прямо в глаза, пока серебристая ткань экрана не превратилась в клочья, которые, свесившись вниз, трепыхались в воздухе: темная сторона – серебристая, темная – серебристая. Широкий лоб, мясистый нос, густые усы были продырявлены. В конце концов, простреливая полосу между воротом и кадыком, Дессу, должно быть, задел какую-то часть конструкции – посыпались искры, и две очереди внезапно срикошетили в ночное небо ярко-красной римской пятеркой. Пушка опять замолчала; исполинское лицо, никак не исчезающее с экрана, теперь лизали язычки пламени; лоскуты ткани скручивались и падали, а иные взлетали ввысь, подхваченные потоком воздуха.
Опять раздались шумные возгласы и смех. Дессу выглядел как мальчишка, которого заперли в кондитерской. Он кивнул, отер пот со лба и стал принимать рукопожатия и похлопывания по спине, абсолютно довольный собой.
В дальнем конце стоянки пламя обрамляло разодранный, зыбкий портрет-исполин.
Когда компания вернулась на виллу, было уже далеко заполночь, и мы с Дессу расположились у него в кабинете, чтобы побеседовать с глазу на глаз. Все стены здесь были увешаны мечами, пистолетами и винтовками, начищенными до блеска и помещенными в хромированные рамы. Пахло смазочным маслом и сигарным дымом.
Дессу затянулся, откинулся на спинку огромного кожаного кресла, отчего оно скрипнуло, и забросил ноги на широкий письменный стол.
– Тэлман, вы себя когда-нибудь причисляли к социалистам? Похоже на то.
– Очень недолго, в студенческие годы. Неужели заметно? – Я попробовала кофе, единственное, чего я хотела. Все еще слишком горячий.
– Ага. Знаете себе цену?
– Приблизительно.
– Наверно, можете себе позволить быть социалисткой.
– Наверно, могу.
Дессу пожевал сигару, не сводя с меня глаз.
– Коллективистка, да, Тэлман?
– Пожалуй, да. Мы все входим в какой-нибудь коллектив. Все мы – часть общества. Да.
– А ваш коллектив – это мы?
– «Бизнес»? – переспросила я. Он утвердительно кивнул. – Да, именно так.
– Вы нам преданы?
– Думаю, я это уже не раз доказывала.
– В знак памяти миссис Тэлман?
– Не только. Это сентиментальная причина, если угодно. Но есть и другие.
– Например?
– Я восхищаюсь тем, за что выступает «Бизнес», его...
– А за что, по-вашему, он выступает? – быстро спросил он.
Я набрала в легкие побольше воздуха.
– За разум. За рациональность. За прогресс. За уважение к науке, за веру в технологии, веру в людей, в их ум, в конце концов. А не за веру в Бога, или мессию, или монарха. Или в знамя.
– Так-так. Ладно. Извините, Тэлман, я перебил. Продолжайте.
– Я восхищаюсь его успехами, его долговечностью. Горжусь принадлежностью к нему.
– Даже несмотря на то, что мы злобные угнетатели-капиталисты?
Я рассмеялась.
– Разумеется, мы капиталисты, но я бы ограничилась этим определением.
– Многие из молодых сотрудников – от Шестого до Четвертого уровня – посчитали бы ваши слова об инициативе, напористости, успехе и так далее чем-то близким к ереси, близким к предательству.
– Но у нас же не монастырь и не государство. Пока. Так что ни ересью, ни предательством это быть не может, правда?
Дессу изучал кончик своей сигары.
– Насколько вы горды принадлежностью к «Бизнесу», Тэлман?
– Разве есть международные единицы измерения гордости?
– Что для вас важнее: наше общее благо или ваши личные интересы?
Я опять попробовала кофе. Все еще слишком горячо.
– Джеб, вы что, просите меня отказаться от каких-то взглядов?
Он прищелкнул языком.
– Нет, пытаюсь выяснить, что для вас значит «Бизнес».
– Это же не один человек, а множество. Некоторые мне нравятся, некоторые – нет. Что касается «Бизнеса» как корпорации, я уже сказала, что не чужда корпоративной гордости.
– Вы на все готовы ради него?
– Конечно нет. А вы?
– Нет. Стало быть, каждый из нас, как я понимаю, работает только на себя, верно?
– Да, но каждый полагается на поддержку и сотрудничество всех остальных, которые помогают нам достичь личных целей. В этом и состоит смысл социальных групп. Как вы думаете?
– Итак, чего бы вы не стали делать ради «Бизнеса»?
– Ну, знаете, обычный набор: убивать, пытать, калечить, вот такие вещи.
Дессу кивнул.
– Это само собой разумеется. А как насчет жертвенности? Ради чего вы могли бы чем-то пожертвовать, если не ради «Бизнеса»?
– Не знаю. Может, ради других людей. Все зависит от конкретных обстоятельств.
Дессу скорчил гримасу и уставился в потолок, как будто ему внезапно наскучил этот разговор.
– Ну да, конечно, все всегда зависит от конкретных обстоятельств.
Я проснулась. Темно – хоть глаз выколи. Что за черт, где я? Без одеяла зябко. Кровать... незнакомая. Послышалось звяканье, словно чем-то бросили в стекло. Я втянула носом воздух, отчего-то испугавшись. Пахнет, не как у меня дома, в Лондоне, не так, как в... Глазго, не так, как в Блискрэге... ах, вот оно что, я в гостях у Дессу. Большая Дуга. Я в Небраске. Домик на каменистом берегу. Снова раздался тот же звук.
В поисках выключателя ощутила под рукой обезьянку-нэцке. Включила свет, чересчур яркий. Вгляделась в зашторенные окна. Меня мучила слабость, голова болела, не то чтобы слишком сильно, но как бы давая понять: накануне я выпила лишнего. Звяканье повторилось. Я уставилась на телефон, стоящий на втором ночном столике.
– Кейт! – раздался приглушенный зов. Я застегнула верхнюю пуговицу пижамы, подошла к окну и раздвинула шторы. Передо мной возникло бледное лицо Дуайта. Я открыла окно. Снаружи повеяло холодом.
– Дуайт, что ты тут делаешь?
На нем была теплая куртка, но похоже, он успел продрогнуть.
– Можно войти?
– Нет.
– Но здесь же холодно.
– Нечего было выходить из дому.
– Я хотел с тобой поговорить.
– А по телефону нельзя?
– Нет. В том-то и прелесть моего убежища. В нем нет телефона. Можно писать.
– Что – письма? – в замешательстве переспросила я.
Теперь и он пришел в замешательство.
– Почему письма? Нет, концепции записывать и всякую такую лажу, никто не отвлекает.
– Понятно. А мобильник?
– Я его отключаю.
– Но ведь... ладно, не важно.
– Пожалуйста, впусти меня.
– Нет. Какое у тебя дело?
– Здесь невозможно говорить! Я сейчас околею!
– Я тоже, поэтому выкладывай быстрее.
– Ох, Кейт...
– Дуайт, я весь вечер выслушивала разглагольствования твоего дяди. Если у тебя действительно есть ко мне дело, я была бы очень благодарна, если бы ты изложил его как можно более сжато, чтобы я могла снова лечь в постель. Я очень устала.
Это его явно задело.
– Я хотел спросить... не хочешь ли ты прийти на премьеру моей пьесы на Бродвее. – Он почесал голову.
– Твоей пьесы?
– Ага, – усмехнулся он. – Наконец-то мое имя будет стоять на афишах. Называется «Лучшая мишень». Это нечто! Тебе понравится.
– Когда премьера?
– В следующий понедельник.
– Я постараюсь.
– Придешь? Обещаешь?
– Нет, обещать не могу, но постараюсь.
– Ладно, – он помедлил. Меня уже знобило.
– Дуайт, у тебя все?
– Ну... да. Вроде бы. Я покачала головой.
– Ладно. Спокойной ночи.