– Вот именно. Чтобы не обмануться, лучше не строить слишком много планов. Ты, часом, не водишь за нос бедолагу Адриана? Действительно никого из персонажей не узнала?
– А я точно видела именно то, что предназначалось для моих глаз?
– Мужчина и женщина занимаются сексом в отеле? Оно самое.
Я улыбнулась бедолаге Адриану, который промокал лоб носовым платком.
– Понятно. Нет, я их не узнала.
– Вот незадача. А уж какая была вокруг этого секретность. – Пауза. – Видимо, придется подсказать.
– Видимо, да.
– А может, лучше пока не говорить? Вдруг ты догадаешься, если будет время подумать?
– Лучше скажите.
– Хмм... Катрин, я бы попросил пока об этом не распространяться. Никому не показывай этот диск. Со временем он может тебе принести немалую пользу.
– Мистер X., если вы мне не скажете, я, чего доброго, поддамся соблазну запустить вашу видеозапись в Интернет – чем черт не шутит: вдруг кто-нибудь другой узнает этих юных влюбленных и откроет мне глаза.
– Скажешь тоже, Катрин. Это было бы крайне безответственно. Не надо своевольничать.
– Я и так слишком долго остаюсь в неведении. Почему бы не рассказать мне все открытым текстом?
Еще одна пауза. Где-то совсем рядом, чуть впереди, взревела корабельная сирена. Мы с Пуденхаутом даже вздрогнули.
– Что это было? – встревожился Хейзлтон.
– Судовой сигнал, – ответила я.
– Невероятно громкий.
– Даже вас оглушило? Итак, кого я должна была узнать, мистер Хейзлтон?
– Возможно, я перестраховщик, но Адриану совсем не обязательно это слышать.
Я улыбнулась Пуденхауту.
– Совершенно с вами согласна. – Я повернулась, отошла на несколько шагов в сторону и одарила Пуденхаута очередной улыбкой. Тот поджал губы. Потом он вернулся в тень и стал наблюдать за мной, скрестив руки на груди.
Слышно было, как Хейзлтон перевел дыхание.
– Героиня тебе даже отдаленно никого не напомнила?
Выходит, надо было смотреть на дамочку! Я напрягла память.
– Нет, не припоминаю.
– Может быть, когда вы встречались, у нее были светлые волосы. Причем довольно длинные.
Светлые волосы. Я представила себе лицо этой женщины (как ни досадно, она почему-то запомнилась мне в момент оргазма, с запрокинутой головой и раскрытым в крике блаженства ртом). Отгоняя от себя этот образ, я стала мысленно удлинять и осветлять ее волосы.
Вполне возможно, подумалось мне, когда-то мы с ней встречались и даже знакомились. Вполне возможно, ее лицо было мне чем-то неприятно. Вызывало нежелательные ассоциации.
– Ну, как успехи, Катрин? – спросил Хейзлтон. Похоже, ему нравилась эта игра.
– Кажется, что-то забрезжило, – неуверенно сказала я. – Но очень смутно.
– Сказать?
– Скажите, – попросила я (а про себя добавила: «садист»).
– Ее зовут Эмма.
Эмма. С этим именем определенно связано что-то мерзкое. Да, я ее видела, это точно, но, скорее всего, только однажды. Но кто она, черт возьми, такая, и почему мне так неприятно о ней думать?
И тут до меня дошло – в тот миг, когда он назвал ее фамилию.
Через полчаса все столпились на капитанском мостике «Лоренцо Уффици»; меня придавили к каким-то еще не размонтированным приборам под иллюминаторами. Я смотрела, как береговая линия мчится на нас со скоростью тридцать узлов. «Лоренцо Уффици» должно было вынести на берег ровно между полуразрушенным грузовым судном и огромным остовом, чего – неизвестно, так как на ребрах-шпангоутах не осталось ни единого листа обшивки. По обе стороны от нас простирались километры песка, а на них – множество судов всех видов и размеров на разной стадии демонтажа: над одними, совсем недавно оказавшимися на берегу, работать еще не начинали, от других оставался только киль и отдельные стрингера; необъятный пологий берег с пятнами нефти усеяли крохотные фигурки, тут и там спорадически вспыхивали бесконечно малые огоньки, а над останками кораблей, над заваленной ломом косой и дальше, в глубине бухты, вздымались косые столбы дыма.
По нашему судну пробежала легкая дрожь. Его нос начал подниматься, край прибора, у которого я стояла, впился мне в бедро и живот. Телеграф отзвонил «полный стоп». Несколько человек разразились одобрительными возгласами. Томми Чолонгаи, все еще держась за штурвал, рассмеялся и тут же задохнулся от резкого торможения. Старая посудина стонала и скрипела, откуда-то снизу донесся грохот, словно там рухнула посудная лавка. Нос «Лоренцо Уффици» дальше и дальше вгрызался в песок, в глубь берега, постепенно заслоняя мертвенный пейзаж. Бросив взгляд налево, я увидела, что вынесшие нас на берег волны прибоя углом белой пены обрамляют край покрытого ржавчиной сухогруза. Теперь уже все гремело и стучало, палуба, казалось, прогнулась у меня под ногами, а дальний из правых иллюминаторов вылетел из рамы и исчез внизу, в искрящемся песке.
Треск, скрип и продвижение вперед длились еще несколько секунд; затем, после озноба агонии и прокатившегося по всему кораблю последнего толчка, который наградил меня синяком и едва не шарахнул головой о переборку, старый лайнер лег в свою могилу, грохот умолк, и мое бедро обрело желанный покой.
Вновь раздались восторженные возгласы и аплодисменты. Томми Чолонгаи поблагодарил капитана и лоцмана, а затем эффектным жестом перевел телеграф на «все двигатели выключены».
Я взглянула на Адриана Пуденхаута – он мог бы улететь раньше, но решил остаться на борту: вот уже минут десять его лицо покрывала нездоровая бледность, хотя шторма не было и в помине. Прижимая к себе заветный чемоданчик, он слабо улыбнулся.
Улыбаясь в ответ, я повторяла про себя: «Эмма Бузецки».
То самое имя.
– Ее фамилия – Бузецки, – сообщил мне Хейзлтон по спутниковому телефону полчаса назад, перед тем как повесить трубку. – Это Эмма Бузецки. Жена Стивена.
Глава 7
Мне только что пришла в голову ужасная мысль.
Тебе приснилось, что ты просыпаешься, а тебе на прошлой неделе вырвали все зубы. Майкл, у меня для тебя плохие новости...
Да нет, я серьезно. Но все о том же. Помнишь, я летал на переговоры с одним человеком?
Он-то тут при чем?
У него есть дочь. Смазливая, вся из себя европейская; жаждала остаться со мной наедине, когда папаша был в отлучке. Понимаешь, о чем я?
Дьявольщина, потаскун чертов. Да нет, ты просто кретин. Поставил под угрозу сделку такого масштаба, спутавшись с кем – с дочерью босса? Хоть стой, хоть падай. Ты что, решил меня растрогать? Чтобы я подумала: не пора ли его повысить. Чтобы раззвонила это всему Четвертому уровню? Ты что, больной? Ты пьян? Каким местом ты думаешь, Микки-бой?!
Слушай, не кипятись. Так уж вышло, понимаешь? Она сама мне на шею вешалась. Между прочим, она не ребенок: лет 19, наверно. Можно сказать, она меня изнасиловала.
Ну, разумеется.
Только она мне не дала – как бы это сказать – довести дело до конца.
Продолжай.
Так что я – ртом.
Ах, вот оно что. Понимаю твою трудность/озабоченность. Однако то, что с тобой сделали, произошло на этом конце, а не на том. Я имею в виду твою поездку, а не часть тела.
Так или иначе. Это тебя не наводит ни на какие мысли?
Говоришь, заинтересованное лицо не придало никакого значения твоей беззубости?
Абсолютно.
Плохой признак. Вспомни свои предыдущие встречи с ним, но уже после того, как ты спелся с его дочуркой. Как он с тобой разговаривал?
Ну, может, чуть холоднее. Помнится, я это упоминал. Можно было подумать, переговоры вернулись на пару витков назад. Я думал, это просто уловка такая. Но он всегда был со мной вежлив. И даже очень.
Ну ты и болван. Значит, сначала он с тобой холоден, потом ты лишаешься половины зубов, а он начинает расточать тебе улыбки. Поставь себя на его место: кто-то тебе досаждал, ты с ним держался весьма прохладно, хотя в интересах дела вынужден был терпеть, а потом исподтишка ему напакостил – и тебе стало гораздо проще и приятнее с ним общаться.
Ты мне кто, наставница? Или учитель жизни? Йода выискался. В юбке.
Считай, что получил от меня выговор. Поверить не могу... хотя нет, могу. Ты же у нас настоящий мужчина. Нам еще повезло, что ты не пытался переспать с его женой или, скажем, вступить в половые сношения с его любимой площадкой для гольфа. Даже странно: целых восемнадцать дырок – такие возможности. Вообще-то сама не понимаю, почему я так легко об этом говорю. Если серьезно, ты просто пал в моих глазах. Надо же было так влипнуть. Но сделка все же состоялась, верно? Не получится так, что нас из-за какой-то мелочи кинут? – ох, извини, тебе будет понятнее, если сказать «трахнут».