Маленькая горничная поклонилась и вышла, не прерывая своего монолога.
Рядом с телефоном лежала визитная карточка. Наутро со мной хотел встретиться Джошуа Левитсен, почетный консул Соединенных Штатов: он предлагал вместе позавтракать в чайной «Божественный промысел» в восемь часов.
Я подошла к окну. Этажом выше, но вид тот же самый. В комнате было жарко; от батареи поднимался поток теплого воздуха. Я выключила ее и чуть-чуть приоткрыла тяжелую оконную раму.
В моей электронной почте обнаружилось жалобное послание от Дуайта Литтона, напоминавшее, что я обещала быть на бродвейской премьере его пьесы. Отвечать я не стала.
Ну, как ты там?
А что, эта твоя фраза на всех девушек производит впечатление?
Говорят, да. Точно не знаю. Ну, уж не на всех, Стивен.
Как тебе нравится Шангри-Ла?
Супер.
Подумываешь остаться?
Об этом рано говорить. Сегодня видела королеву: колоритная личность. Потом расскажу; не поверишь. Во дворце меня переселили из спартанской, но экзотической спальни в другую комнату – такое ощущение, что всю обстановку целиком уволокли из стандартной гостиницы. А у тебя как дела?
Отлично. Разрабатываю планы реструктуризации для двух биохимических гигантов. Еще участвую (в основном, по эл. почте) в дискуссиях по радиоактивным осадкам. Дома сижу с киндерами: Эмма поехала к школьной подруге в Бостон... Эй! Кейт! Ты еще здесь?
Извини. Извини, что не отвечала. Комп глючит. Пришлось перезагрузиться.
Я проснулась; опять стало тяжело дышать. Где это я? И где была прежде?
Даже не помню, что тогда произошло: то ли услышала о себе что-то обидное, то ли с кем-то поссорилась, то ли больно ушиблась. Помню только, что побежала жаловаться миссис Тэлман – и нашла весьма сомнительное утешение.
Она меня обняла. Я рыдала у нее на груди. Наверное, блузка, на которую текли мои слезы, стоила целое состояние, но тогда я еще не красила ресницы, так что следы моей досады и злости очень скоро высохли, не оставив отметин.
Дело было в Веви, в том отеле, где всегда останавливалась миссис Тэлман, приезжая ко мне в Международную школу. Где-то в ночи раскинулось Женевское озеро; его гладь, усыпанная белыми точками, виднелась в лунном свете сквозь пелену холодного ливня, пришедшего с гор. Мне было лет четырнадцать-пятнадцать. Тот возраст, когда еще хочешь, чтобы кто-то тебя приголубил и утешил, но уже стесняешься и даже стыдишься этой слабости. От миссис Тэлман пахло теми же экзотическими духами, запах которых витал в ее машине шесть лет назад.
– Это же несправедливо!
– В жизни вообще не бывает справедливости, Катрин.
– Вы всегда так говорите.
– Когда это перестанет быть правдой, я не буду так говорить.
– Но должно же быть по справедливости!
– Конечно, должно.
– Тогда почему не бывает?
– А почему не все живут во дворцах, почему нужно ходить на работу? Почему нельзя все время веселиться и никогда не плакать?
– Откуда я знаю! – ответила я с вызовом. (Мне было не привыкать защищаться словами) – Почему?
Миссис Тэлман улыбнулась и протянула мне носовой платок.
– Есть две школы мысли.
Я демонстративно закатила глаза. Не обращая на это внимания, она продолжала:
– Одни говорят, что у нас вообще не может быть ни настоящей справедливости, ни правды, ни счастья, что мы обречены всю жизнь работать. Что мы грешники и поэтому ничего лучшего не заслуживаем. Однако если мы будем послушными, то сможем достичь абсолютного и вечного счастья, но только после смерти. Это одна точка зрения. Другая гласит: если хорошенько постараться, то можно приблизиться к достижению своей цели уже в этой жизни, пусть даже окончательные свершения ждут нас только после смерти... Мне по душе вторая точка зрения, хотя я допускаю, что могу ошибаться. Но пока, Катрин, ты должна понять: мир несправедлив, он не обязан тебя нежить и даже щадить; нельзя рассчитывать, что счастье само придет к тебе в руки; иногда мир будет казаться безумным и злым... Если по отношению к тебе или твоим близким кто-то проявит благосклонность, доброту, щедрость, любовь – цени это; радуйся всему хорошему, даже самой малости, и помни, что так будет не всегда. Благосклонность, доброта, щедрость и любовь встречаются очень редко; когда с ними соприкоснешься – не проходи мимо.
– Я просто не понимаю, почему люди вредничают.
– Катрин, ты же не святая – должна понимать.
– А я не понимаю!
– Хочешь сказать, что сама никогда не вредничала? Никого не дразнила, со всеми обращалась по-доброму, никогда не злорадствовала, если у тех, кто тебе не нравится, случались неудачи? Или ты мне сейчас скажешь, что тебе все нравятся?
– Но они первые начинают!
– У них, вероятно, есть на то причины. Ты – большая умница. А некоторые не любят умных – считают, что те слишком много о себе воображают.
– А чем плохо быть умной? – возмутилась я.
– Человеку неумному всегда будет казаться, что умные задирают нос или хотят выставить его дураком. Это все равно что силачу хвалиться своей силой.
– Мне-то что, силач он или слабак! Пусть хвалится, сколько влезет, мне-то какое дело?
– Так ведь ты умная.
– Но это не!.. – на этот раз я не сказала «несправедливо». Скомкав платок, который дала мне миссис Тэлман, я опять прижалась щекой к ее груди. – Это неправильно, – всхлипнула я.
– С их точки зрения, это правильно. – Она баюкала меня и гладила по спине. – А остальное не имеет значения. В своих глазах люди почти всегда правы.
Я нащупала ночной столик. Это Тулан, город Тун, королевский дворец. Найдя обезьянку, я повертела ее в пальцах.
Во сне старая королева привиделась мне как нечто среднее между демонами-воинами, сторожившими ее опочивальню, и обезьянкой-нэцке, сторожившей мою постель. Откуда-то из подсознания выплыли образы сторожевых обезьян – наверно, почерпнутые из «Волшебника страны Оз», но весь сон был таким смутным и неясным, будто пришел из другого мира. Во сне меня заперли в темном, холодном дворце, высеченном в толще горы. Там было дымно; я спотыкалась и никак не могла найти королеву, а потом за мной началась погоня – по задымленным покоям дворца за мной гналось... нечто. Множество каких-то существ. Я слышала их шепот, но не могла разобрать ни единого слова, потому что кто-то вырвал у них половину зубов. Вырванные зубы, сложенные в маленькие мешочки, щелкали и гремели, создавая тревожный аккомпанемент шепелявым речам.
Я не знала, что это были за существа, но была уверена, что стоит им дотронуться до меня, одним своим прикосновением, своим потом они прожгут меня насквозь до костей, отравят своим ядом и превратят в свое подобие, в темного призрака, обреченного в муках скитаться по безлюдному дворцу.
Они бегали быстрее, но у меня было одно преимущество, своего рода дар или сверхъестественная сила: они не выдерживали моего взгляда. Поэтому мне приходилось бежать спиной вперед, задерживая их за поворотом, в предыдущем зале или коридоре. Бежать задом наперед получалось медленно, неудобно и страшно-я очень боялась, что они притаились сзади, выжидая, когда я сама попаду им в лапы. Мне приходилось постоянно оглядываться через плечо, и тогда преследователи получали возможность подобраться ближе. Я все кричала: «Это несправедливо! Это несправедливо! Это несправедливо!» – а в темных безмолвных коридорах эхом отдавался звук моих торопливых шагов.
Сон окончился ничем: они не сумели меня догнать, а я не сумела выбраться из дворца. Открыв глаза, я вспомнила нашу встречу с королевой и слова миссис Тэлман, и захотела дотронуться до обезьянки, моей хранительницы, просто чтобы ощутить ее неизменное присутствие, неодушевленность, постоянство, неспособность к злобе и любви; несмотря ни на что, она всегда была близка ко мне и близко от меня, ободряла своей привычностью, вселяла иллюзорную уверенность – только лишь потому, что так долго существовала вместе со мной.
Глава 9
После обеда я отправилась за покупками, но стоило мне появиться из ворот дворца, как за мной увязалась целая ватага тепло укутанных ребятишек, которые, видимо, решили ни на шаг от меня не отходить. В свой прошлый приезд я убедилась, что в Тулане кредитная карточка – без надобности: здесь рассчитывались только наличными. На этот раз, похвалив себя за предусмотрительность, я еще в Карачи сняла со своего счета крупную сумму в американских долларах и привезла ее сюда. Однако вскоре обнаружилось, что наиболее современные столичные магазины теперь охотно принимают «пластиковые деньги». Самый известный в Тулане магазин одежды для иностранцев назывался «Торговый цент»; он располагался в огромном каменном сарае, где стоял густой запах керосина и продавалось немыслимо дорогое туристическое и альпинистское снаряжение европейского образца. Владельцы магазина, два сикха в тюрбанах, всем своим видом показывали, как им осточертело объяснять, что здесь нет никакой ошибки, нет-нет, на вывеске и не должно быть написано «Торговый центр».