Раньше можно и нужно было полагаться на Гения. Боги тоже выступали как Гении, - поскольку лицом обладал Род, и Боги сносились с Ним, образуя Космос. Род равен Космосу, выстроенному в интересах Рода, а индивидуум может быть только маленькой деталью Космоса. И собственная жизнь этой детали не должна приниматься во внимание в актах исполнения Судеб....
"Ужасная судьба!" - восклицает Филоктет, герой одноименной трагедии, - "сколь ни тяжела и малопонятна может быть она для смертных, все же она определена всемогущим божественным духом".
"Ни хитрец, ни обманутый не в состоянии перечеркнуть божественный план...". И только в принятии Судьбы имярек может причаститься богам, и стать таким образом Человеком.
Индивидуальность, противящаяся Судьбе, выступающая как лицо, как равноправный созидатель общего Космоса в сотворении своего бытия, - это что-то новое.... У индивидуального лица, имеющего ценность помимо Рода, еще нет своего бога. Поэтому лицо-индивидуум ещё не Лицо в полном смысле слова, каковым становятся только в личном общении с божеством. Последнее возможно только если бог сам являет собой индивидуальное лицо - не Бога-Рода, а Бога-Индивидуума.
Это развитие Религии и, вместе с нею, Мифа, Хюбнером не просматривается.
Усматриваемое им развитие - это освобождение человека от мифа, сиречь от религии. По его мнению именно на это развитие намекает Софокл, у которого "...Трагедия человека всегда выражается в конфликте с божеством ...".
В этом конфликте побеждают боги, а человек оказывается "...лишь отражением конфликта между Мойрой, олимпийцами и хтоническими силами, разворачивающегося в рамках мифа".
Последняя фраза симптоматична! Поскольку для Хюбнера не существует никаких богов, но есть только особое "древнегреческое" сознание, культурно сущее в виде "мифа", постольку у него "миф" торжествует над "просвещением".
В изложении Хюбнера это выглядит так, что миф как консервативная система опыта и мышления, присущая афинской публике, сковывает драматурга Софокла в его попытках представить на сцене свободную личность, независимую от Рода и родовых сил.
Курт пишет:
"Так миф торжествует в конце концов и в трагедии "Филоктет", где впервые проявившаяся личность значительно яснее сознает свою свободу, чем в какой-либо другой драме Софокла. Лишь в этих пределах Софокл позволяет себе изобразить индивидуальность".
Выше мы уже указали на укорененность греческого театра в религиозном торжестве, в празднике. Следующий раздел данной главы Хюбнер посвящает этой укорененности.
3. Греческая трагедия как культово-мифический праздник
"Лишь теперь, когда мы уяснили роль мифа в трагедии, - пишет Курт, - можно полностью понять и ее культовое происхождение...".
"Согласно Геродоту и Аристотелю, Трагедии исполнялись во время так называемых Городских Дионисий".
"Связь мифа о Дионисе и трагедии скорее формально выразил Аристотель, когда он писал в своей "Поэтике", что трагедия ведет свое происхождение от экзархонтов, певцов дифирамба или культовой песни в честь Диониса".
"Хоры, которые пели дифирамбы, первоначально изображали сопровождающих Диониса сатиров и выступали в козлином обличье, из-за чего их называли Tragodoi (от tragos - козел и aoidos - певец), итак, "поющие козлы"".
"Ту же самую, часто затемненную смену экзархонтов и хоров мы, действительно, находим повсюду в трагедии, и при этом повсюду речь идет об оплакивании героя".
"Как обнаружилось, именно хтонический миф значительно подчиняет своему влиянию трагедию. Это миф о всеобщей Матери - Земле, Гее. Ее Фемида, ее закон - прежде всего закон рождения и смерти".
"Свет дня, мир разумной цивилизации, человеческих уставов, государство и полис не относятся к ее Мойре, к ее области. Ими ведают, скорее, олимпийцы".
"... темой "Прометея" является борьба между хтонической и олимпийской действительностью, равным образом относящаяся и к незапамятным временам, и постоянно современная...".
И этим достаточно сказано для того чтобы в очередной раз убедиться в шаблонности менталитета Курта Хюбнера, в основе которого лежит Дарвиновское "Происхождение видов" и либеральная политическая идеология борьбы с тиранией за свободу индивидуума.
Именно, Курт рисует перед нашими умными очами картину внутривидовой борьбы среди богов - хтонические боги против олимпийских, - как часть прогрессивной эволюции жизни с вытеснение старых форм новыми; и увязывает эту борьбу с политическим процессами становления классической демократии античного полиса.
Он пишет:
"С появлением гомеровского аристократического общества олимпийский миф вытеснил более старый хтоническо-дионисийский. Тем не менее он продолжал жить в народе. Приведенная ранее цитата Геродота (V. 67) показывает нам, что между возобновлением культа героев и культа Диониса, с одной стороны, и политическими реформистскими движениями Клисфена, Писистрата, Периандра и остальных (при дворе последнего действовал Арион) существовала взаимосвязь. Хотя все они были тиранами, но должны были одержать верх над господствующей аристократией, опираясь на широкие массы полиса. (Из-за чего Я. Буркхардт называет это "предвосхищением демократии".) Понятно, что именно тогда началось реанимирование старых мифов и одновременно складывался новый культ героев, который мог послужить прославлению тиранов".
Итак, трагедия появилась как часть политического процесса, и достигнутый в ней сюжетный синтез отразил тогдашние политические реалии. Именно борьбу руководимой тиранами охлократии с аристократией:
"Слияние хтонического, дионисийского культов и культа героев при натиске хтонического культа должно было вести к трениям с преобладавшим до сих пор олимпийским мифом. Как уже было показано в предшествующих разделах, греческая поэзия в значительной степени является попыткой ликвидировать эти трения и одновременно отдать должное пробудившемуся вновь сознанию личности".
Несомненно, в этом что-то есть - поскольку театр, несмотря на свои религиозные корни, явился всё-таки частью ГРАЖДАНСКОЙ ЖИЗНИ....
Хорошо. Но, чего же радикально не хватает Хюбнеру?
Он говорит о личности, но только в ключе её "сознания". И это не случайность. Ведь он и миф рассматривает как форму сознания, притом сознания не этического - необходимо принадлежащего религии как совестливому отношению к..., - но сознания технологического, которому принадлежит знание о том, где что находится, когда случается, и как это сделать.
Однако, личность - это, прежде всего, ЖИЗНЬ, на которую опирается Лицо в своем бытии. И экзистенциальный аспект личности - много важнее, чем умнологический. Но, Хюбнер ни слова не говорит о театре и Трагедии как способе быть, практикуемом личностью. Зато не стесняется к месту и не к месту повторять шаблонные политические лозунги "свободы личности" в качестве якобы ключей к замкам жизни античного Полиса.
Как бы в ответ на наши упреки Курт тут же переходит к экзистенциальной стороне трагического представления: он говорит о нём как об "эпифании" героя, которая переживается зрителями как свидетелями и участниками.
Курт пишет:
"Тем самым, как мы можем сказать, что в мифе были представлены эпифания и присутствие архе. "В действительности, - пишет В. Буркерт, -культ героев не является подлинным культом предков; речь идет об активном присутствии". То, что здесь происходило, было столь же мало театральным спектаклем в сегодняшнем смысле слова, как и все остальные культовые представления в мифическом празднестве".