"Как обобщение предшествовавших размышлений и привлеченных при этом исторических фактов выглядит описание А. Боймлером культа героев в качестве источника происхождения трагедии:
"Слово "герой" нужно наполнить вполне весомым содержанием и страхом, который религиозный человек чувствует перед демонической, даже из могилы воздействующей сущностью, чтобы понять, что означает словосочетание "дифирамбы героям" в шестом столетии".
"Чрезвычайно важно удержаться от всякой мысли о подражании применительно к древнему феномену искусства трагедии".
"Это, действительно, тени, которые поднимаются перед нами на трагедийную сцену. Эти герои... вызваны из могилы".
"Представим себе однажды, - пишет Боймлер, - что вокруг могилы героя или вокруг алтаря, где в его честь состоялось жертвоприношение, собирается толпа, которая поет хвалебную песнь господину душ, - то есть Дионису". "Давайте освободимся от филистерской мысли, что этот дифирамб, исполненный мужским хором, станет удовольствием для слушателей".
Таким образом, Курт, устами Боймлера, сообщает нам, что экзистенциальный смысл античной трагедии отнюдь не сводился к городскому РАЗВЛЕЧЕНИЮ. И за рамки простого зрелища ради удовольствия античную трагедию, по мнению Хюбнера, выводил именно миф. А именно, драматический сюжет, основанный на мифе, а также исполнение, отсылавшее к религиозным праздникам, встраивавшим миф в реальную городскую жизнь.
Курт пишет по поводу этой связи:
"Может быть лишь спорным, переживалась ли эпифания и повторение архэ во время исполнения трагедии времен Эсхила или Софокла с той же непосредственностью, как в любом культе, из которого она возникла. Слишком она уже "искусство", слишком далеко, должно быть, распространился уже просветительский дух. И все же связь с культом еще присутствует, настроение Городских Дионисий владеет городом, когда исполняются трагедии; сам Софокл, как было замечено, еще переживал эпифанию. Еще сохранена по меньшей мере идея мифического праздника, в котором присутствует бог или герой и воспроизводится его архэ...".
В ключе заявленной Хюбнером темы: "Истина мифа"; возникает вопрос - трагедия с её "просветительским духом" являет собой истину мифа, или миф есть истина трагедии?
Ниже Курт признается, что он предпринял...
"...толкование греческой трагедии как последнего дошедшего до нас в письменной форме выражения античного мифического духа".
И тут же сообщает, что "в теориях античных философов, посвященных трагедии, нет и намека на подобное истолкование".
Напротив, в том, что касается истины, для них трагедия есть ложь и обман.
"Одна из первых посвященных трагедии теорий, по-видимому, принадлежит Горгию (485-380 до н. э.). /... / Эта теория, по-видимому, говорила прежде всего о том, что трагедия основана на обмане и иллюзии".
Но этот обман полезен людям в качестве средства катарсиса:
поскольку "трагедия вызывает в зрителях дрожь, страх, сострадание и тоску, и делает людей лучше".
Платон отвергает теорию искусства как катарсиса.
"Согласно Платону, трагедия, как и вся поэзия, и искусство вообще, есть подражание, точнее, имитация чувственного мира, который, в свою очередь, является имитацией подлинной реальности идей. По этой причине Платон в конце концов приходит к совершенно иной оценке трагедии, чем Горгий: она не только не имеет никакой чувственной ценности, но даже вредна для людей".
"Хотя трагедия вызывает страх и сострадание, но в них, как и в других пробуждаемых ею чувствах, Платон видит скорее воспитание жалостливости и бесхарактерности. Поэтому трагедия - это нечто пригодное лишь для женщин, детей и рабов".
В заключение Курт рассматривает теорию трагедии Аристотеля. И делает следующий вывод:
"Рассматривая античные теории, посвященные трагедии, в таком контексте, мы ясно видим, что они не уделяли никакого внимания ее культовому и мифическому смыслу".
Вероятно потому, - скажем мы от себя, - что религия и миф в рамках религии существовали сами по себе, и театральные спектакли не рассматривались как составные части богослужения. Остается заключить отсюда, что спектакли были частью праздника как календарного события. То есть, принадлежали жизни мира (= света) как такового: жизни, возглавляемой и направляемой религией, но имеющей и своё "профанное", так сказать, наполнение.
Грубо говоря, мы пьем вино в обряде Причастия Святых Тайн; это, однако, не означает, что питейное заведение на углу принадлежит христианской религии, несмотря на то, что "Руси есть веселие пити - не можем без того быти".
Курт объясняет теории античных философов, относящиеся к трагедии, иначе.
Он пишет:
"Теории античной философии, посвященные трагедии, большей частью пребывают в полном противоречии с ее текстом и контекстом".
"...Философы потому сразу же переходили от собственно содержания трагедии к воздействию, которое она оказывает на слушателей, что это содержание явно уже стало им совершенно чужим".
Конечно же нелепо предполагать, что Курту Хюбнеру содержание трагедии близко, а её современникам чуждо (!).
Ясно, во всяком случае, что в вопросе об истине, для Хюбнера миф является истиной трагедии...:
"Только если исчезла вера в истинность мифа, можно вместе с Аристотелем прийти к филистерской мысли, что причину радостного облегчения, испытываемого после театрального представления, следует искать в гомеопатических дозах, в которых внушались Страх и сострадание...".
Последние абзацы данной главы свидетельствуют о том, что свое понимание античной трагедии Хюбнер во многом заимствовал у Ницше.
Он пишет:
"В заключение следует остановиться на интерпретации греческой трагедии Ницше, так как она, на первый взгляд, обнаруживает определенное сходство с тем, что сделано мною. В произведениях Эсхила и Софокла он также видит попытку примирить между собой противостоящие друг другу мифические представления. Их он обозначает как "дионисийское" и "аполлоновское"..".
"Бросается в глаза, какие незначительные усилия прилагает Ницше к тому, чтобы подкрепить свое понимание трагедии примерами из ее текстов. Но и там, где он приводит таковые, они неубедительны".
"Несмотря на это, Ницше предчувствовал в целом правильное решение. Если его противопоставление дионисийского и аполлоновского начал в действительности и оказалось недостаточным, то он все же обнаружил нечто от противоречия, появившегося внутри греческого мифа. Мы также можем согласиться с ним в том, что трагедия стала последней большой попыткой самостоятельно снять это противоречие средствами мифа".
Слова "противоречие, появившееся внутри мифа" звучат, конечно, странно. И потому нам приходится напомнить читателю, что "мифом" Хюбнер называет здесь не собственно Миф, или Предание, сущее в рамках религии, но - "систему опыта и мышления" или общепринятое мировоззрение древних греков....
Спрашивается, почему так? И зачем это нужно?
А нужно это для втаскивания античности в современность по новым слегам "европейской толерантности".
Спросите: при чем тут толерантность?
Да при том, что она позволяет современному либеральному рациональному европейцу идентифицировать "древнего грека" с собой любимым, невзирая на очевидную нелепость, чудаковатость и отсталость его мышления и мировосприятия. Будем терпимы! И тогда сможем увидеть, что они - тоже люди; и в нас есть что-то от них. Потому их "мифическое мышление" достойно нашего просвещенного внимания.