Ради возможности такого сравнения выгодно держаться вульгарного толкования оракула как предсказания будущего, что весьма далеко от истины.
Во-первых, чтобы хотеть узнать "будущее", нужно иметь в голове линейную шкалу времени и помещать себя на ней. Для этого нужно представлять свою жизнь в виде физического процесса, вполне предсказуемого при знании всех начальных условий и исключении случайных воздействий.
Вопрос: как узнать все начальные условия?
Ответ: Бог знает всё!
И значит нужно обратиться к Оракулу, который есть "врата к богу", и через эти "врата" обратиться напрямую к богу за картиной будущего, которое доступно ему как знающему все начальные условия.
Картина получена, и вот будущее уже существует в настоящем в виде предсказания, которое непременно сбывается в будущем. Так получается хюбнерово "будущее, которое сбывается из настоящего".
Вопрос: отвечает ли эта стройная система ментальности идиотов, сиречь, древних греков?
Может быть, в ситуациях планирования какого-либо предприятия....
Но, дело ведь не в этом, а в том, что человек лишь в десятую очередь живет в планировании своих предприятий, и в том, что из такого планирования не мог бы развиться античный институт Оракула как персонального общения с богом через "дырку в Космосе", которую являла собой Пифия.
О практической непригодности оракула для планирования бизнеса невольно свидетельствует и сам Хюбнер, когда говорит в заглавии об "истолковании будущего". Он не случайно употребляет такую странную формулу, уместную казалось бы лишь по отношению к прошлому....
А беда в том, что, как пишет Уильям Брод,
"Предсказания формулировались тёмным, поэтическим языком и зачастую допускали диаметрально противоположные толкования".
(Broad, William J. 2007. The Oracle: Ancient Delphi and the Science Behind Its Lost Secrets.)
То есть, ценность оракулов как предсказаний будущего более чем сомнительна.
Какой же отсюда вывод?
Вывод простой - оракулы служили для другого.
Для чего, мы поймём, если вспомним, что человек это не субъект делания на основе знания; а - лицо, общающееся с другими лицами на базе космоса, или мира как социума.
В мире лицо обладает персональной свободой, сопряженной с персональной ответственностью. Это значит, что имярек регулярно оказывается в ситуации принятия решения. И, конечно, он хочет, чтобы его решение не расходилось с волей богов.
И вот, чтобы узнать волю бога в данной конкретной ситуации выбора и необходимости принятия решения имярек и обращается к Оракулу. Через него он хочет узнать волю бога, чтобы согласовать с нею свой выбор.
Таким образом, наш "идиот" живет не во времени и, соответственно, не в познании "будущего".... Он, лицо имярек живёт в отношениях с другими лицами - и, в первую очередь, в отношениях с богами как самыми важными лицами Космоса. Их важность заключалась в авторитете, а не в обладании волшебными субстанциями.
Потому "наиболее знаменитый и АВТОРИТЕТНЫЙ оракул античного мира находился в Дельфах, которые считались пупом мира, ибо там находился омфал".
"Господин, - переводит Дильс одно высказывание Гераклита, - которому принадлежит дельфийский оракул, ничего не говорит и не приносит, но он значит (!)".
Ясно, что время здесь можно вообще исключить из рассмотрения. И тогда мы оказываемся в чистом царстве этики, где люди хотят знать не будущее, а, как правильно поступить в отношениях друг с другом; и для этого обращаются к публичным авторитетам.
Однако, исследователям, чьи труды компилирует Курт, чужд этот гуманистический подход. Они ментально остаются в парадигме жизни как изучаемого внешним наблюдателем процесса, протекающего во времени. Потому, относясь к античному институту Оракула, они постоянно тасуют колоду из трех карт: "прошлого", "настоящего", "будущего".
Так Курт пишет, ссылаясь на Кассирера, что...
"в празднике "сейчас не просто сейчас, это не просто выделенный момент настоящего, это настоящее, которое, как говорил Лейбниц, charge du passe et gros de l'avenir - содержит в себе прошлое и беременно будущим"".
Или...:
"Гронбех тоже замечает, что молитва - это не столько обращенная к богу просьба пойти навстречу человеческому желанию, если оно совпадает с милостивой высшей волей, сколько предвидение того, что должно произойти...".
Сам Курт Хюбнер, волей-неволей склоняется к этическому подходу.
Так, он замечает, что...
""Мантика", которую вульгарно переводят как "гадание", на деле происходит от "mantis", что означает "глашатай божественной воли"".
"И жриц, занимающихся мантикой, изначально называли "pallake", "возлюбленными бога"".
Тем самым речь идет не столько о том, чтобы выяснить, что несет с собой будущее конкретно и лично вопрошающему оракула человеку, сколько о том, чтобы принять к действию божественное повеление. Это означает, жить в соответствии с божественной волей".
Или ниже он пишет:
"В качестве наибольшего зла рассматриваются здесь не смерть или страдание, но жизнь в условиях покинутости богами".
"С этим связано то обстоятельство, что откровения оракула относятся /.../ к общим правилам человеческого поведения".
Ну, и где тут Время? И причем тут предсказание будущего?
Так что вопреки заявленному в заглавии "мифическому толкованию будущего" Хюбнер сам свидетельствует в конце, что "идиоты" относились к предсказаниям будущего весьма скептически:
"Об этом сказано во второй книге "Илиады", где Калхас заключает из "терата" (знаков), что троянская война будет длиться десять лет. Даже в древности к подобным точным предсказаниям относились скептически. Гектор явно пренебрегает знамениями, Пенелопа также не верит открытому ей во сне будущему ("Одиссея")".
И на этом закончена Вторая Часть читаемой нами теперь книги Хюбнера.
Часть Третья
РАЦИОНАЛЬНОСТЬ МИФИЧЕСКОГО
Очевидная нелепость словосочетания "рациональность мифического" понуждает Хюбнера предпослать изложению собственную концепцию "рационального.
Отсюда....
ГЛАВА XV
ЧТО ТАКОЕ РАЦИОНАЛЬНОСТЬ?
Курт пишет в первых строках:
"Этот вопрос - 'что такое рациональность?' - следует понимать в смысле кантовского "quaestio juris"...".
И сразу же вызывает этим нашу настороженность.
А дело в том, что Кант развивал теорию познания, и "вопрос права", здесь, к Праву не имеет никакого отношения. Это вопрос логичности априорных синтетических суждений. Назвать вопрос логичности "вопросом права" оказывается возможным в силу многозначности латинского слова Ratio.
В частности, оно означает также и "оправдание", "оправдательная причина"; иными словами, "доводы".
Но, первоначально, это СЧЁТ. Карл Менингер определяет операцию счёта как "называние вещи словом". Это называние, однако, кардинально отличается от именования. Последнее индивидуализирует вещь, в то время как называние в процессе счета, напротив, стирает индивидуальность. Это операциональное называние - когда слово принадлежит не вещи но - операции, совершаемой с вещью.
С рациональностью счёт связывает РАСЧЕТЛИВОСТЬ.
У Канта Rationata (откуда "рациональность") вообще суть "следствия" принадлежащие самому понятию разума. Иными словами, понятие разума в себе ЛОГИЧНО. Оно похоже на семя, в котором суть - ядро способно давать ростки следствий.
Логичность понятия не означает, однако, что два понятия - каждое из которых логично в себе (уже в силу того, что оно есть понятие разума) - объединенные в суждение средствами языка, образуют новое логичное понятие, так что два составляющих соединены необходимостью.