Правильность нашего вывода подтверждается следующими замечаниями Хюбнера:
"... нельзя отрицать, что таким образом обретенному интерсубъективному признанию ставятся границы. /.../ С одной стороны, эти границы обусловлены тем, что данный исторический горизонт представления часто не является единым, с другой стороны, тем, что он как раз есть лишь исторический...".
В конце раздела он уже откровенно выступает как политический радикал, или революционер, заявляя:
"Мы должны, наконец, отказаться от того, чтобы возникшие в XVII и XVIII веках онтологические представления, до сих пор по большей части определяющие нашу картину мира, выдавать за нечто вечное и необходимое".
Этот свой лозунг - иначе не назовешь!- он совершенно демагогически подкрепляет цитатой из "Фауста":
"В "Фаусте" Гёте говорится: "Философ тот, кто приходит и доказывает вам, как это должно быть"";
не замечая, что слова "должно быть" имеют здесь этический смысл, а вовсе не онтологический.
В свою очередь и мы спрашиваем: Что всё это доказывает?
В наших глазах рассуждения Хюбнера об "интерсубъективном" и догматическом характере научных истин демонстрируют приоритет общественности, общности и общения над познанием, - деятельностью, институализованной исторически совсем недавно. Потому теория познания неизбежно упирается в политические и этические стены, или "границы", поставленные "интерсубъективному признанию" любой теории, как определил их Хюбнер.
И, точно так, как частная научная теория поверяется техникой, мировоззренческие предпосылки любых теорий, в форме ответа на общий вопрос об их РАЗУМНОСТИ, поверяются общественностью.
В следующем разделе....
6. Историческая обусловленность эмпирической интерсубъективности в науке
Хюбнер пишет об этом так:
"Теперь можно ответить на вопрос о рациональности науки как эмпирической интерсубъективности. Эмпирическая интерсубъективность имеется в ней тогда, когда мы уже описанным образом имеем дело с чистым опытом или когда конститутивные для научного опыта априорные элементы находят в определенном исторически данном положении или эпохе широкое признание в ученом мире. И, напротив, широко распространенное сегодня представление, что эмпирическая интерсубъективность науки состоит в том, что в принципе каждый должен признавать и считать истинными ее доказанные фактами высказывания, если этот каждый имеет необходимые теоретические познания, основывается на иллюзии".
Как видите, "чистота" здесь понимается как неповинность имярека в его искренних заблуждениях, - в смысле: ЭПОХА ТАКАЯ!
"Ведь человек есть обусловленное, в частности исторически обусловленное, существо", - говорит Курт.
А "эмпиричность" - в смысле неповеряемой данности субъекта, в силу его тождественности в этом со всеми другими субъектами, или в отсутствии индивидуации по этому параметру.
Так, Дороти, находясь в Изумрудном Городе, всё видела зеленым.... и все, кто был с нею, видели так же. В этом отношении её опыт хроматического восприятия был абсолютно "чистым".... Что поделаешь? Город такой!
А вот, если она смотрела через специальные изумрудные очки, тогда её опыт был бы нечистым - зависимым от конструкции очков (и, значит, теории зрения); ибо, в других очках реальность предстала бы иной.
Но, если очки единственные, и других в этом городе нет, то они становятся apriori всякого опыта.
Отсюда - полагает Хюбнер - неправильно говорить об относительности научной реальности, но...
"... следует говорить об исторической релятивности априорных элементов всякого опыта".
Ведь, "... ожидать от труда обусловленного исторически существа и от его науки чего-либо другого, было бы преувеличением возможностей человека".
Говоря кратко, в со-знании всякого человека, часть относящаяся к "со-", т.═е. к "совместному" является априорной. И, следовательно, неустранимой.
Поэтому, согласно Курту Хюбнеру....
"Не существует абсолютной истины, к которой бы двигался научный прогресс, если под ней понимают истину саму по себе, свободную от всех этих априорных элементов".
И, после этого скептического заключения, мы переходим к ...
ГЛАВА XVII
Рациональность как эмпирическая интерсубъективность в мифе
Заглавие, как и предыдущие, не слишком удачное. Но, по контексту, можно сообразить и предвидеть, что, по мысли Курта Хюбнера, мышление насельников античного мира, верящих Преданиям, сиречь Мифам, ничуть не менее рационально, чем мышление людей европейского Просвещения, - просто априорные интерсубъективные (= бытующие в публичном обороте) предпосылки иные.
Почитаем и посмотрим, верна ли наша догадка.
По существу, рациональность - это последнее, чем может быть интересен Миф. Но, если подойти к обществу как коллективному созиданию общего дома, то будет нетрудно обнаружить, - как это и делает Хюбнер, - что ...
"... миф /.../представляет собой в качестве системы опыта средство систематического объяснения и упорядочения".
Однако, это "объяснение и упорядочение" сильно отличаются от ментальной машинерии насельников индустриальной эпохи. Оно гораздо более человеческое - значит, не столько механичное, сколько общительное.
Имярек, пребывающий в общении с другими персонами, в отличие от имярека управляющего машиной, спрашивает больше, не КАК?, ПОЧЕМУ? И ЧТО ПОСЛЕДУЕТ?, а КТО ЭТО?.
То есть, его интересует не ПРИЧИНА, а персональная ИДЕНТИФИКАЦИЯ.
И Курт пишет об этом, рисуя "упорядоченность" мифического опыта в виде правил идентификации.
Он пишет:
"Аполлон содержит в себе меру, достоинство, проницательность и упорядоченную ими музыку, Артемида распоряжается охотой, девственной природой и целомудренностью, Зевс - громом, молнией, царским величием и т. п.".
Благодаря этим правилам, можно получить ответ на вопрос: "Кто там?".
Но, удивительным образом, в один ряд с этим порядком персональной идентификации в общении с-... Курт ставит такие упорядочения, как "отношение целого и части"....
Он пишет, например:
"Второй случай представлен отношением целого и части, как бы "спектральным" расщеплением мифических субстанций, а третий - подчинением нуминозных сущностей друг другу".
Как же так?!
Ответ прост - у него другие очки.
То, что видим мы, Курт совершенно не видит. Соответственно, там, где мы находим группировку признаков для персональной идентификации партнера отношений, он видит наборы признаков для определения субстанции.
Он пишет:
"Во-первых, они подчиняются в известной мере какой-то нуминозной сущности и выражают так только ее различные аспекты".
Таким образом, Курт подходит к Аполлону и Артемиде как химик. Они для него не живые лица, с которыми имярек вступает в общение, а ярлыки на баночках с "субстанциями".
Наверное, он бы нашел понимание у алхимиков, с таким подходом к мифическим персонажам: для них, наверное, "истина мифа" как раз заключалась в алхимических рецептах. Но мы видим в этом свидетельство неспособности Хюбнера справиться с той задачей, которую он перед собой поставил.
А именно, он не может понять рациональности эллина, потому что рациональность эллина есть рациональность общности и общения лиц, а не химического производства. Древний грек не занимается душевной алхимией. Он, в первую голову, есть гражданин Полиса: участник Космоса как Общества людей и богов. Потому он ОБЩАЕТСЯ.