Харди, разумеется, прекрасно знал, кто такой мистер Каргейт. Да и кому в округе не был известен новый хозяин Скотни-Энд-холла! Впрочем, мистер Каргейт – к великому сожалению Харди – получал все, что мог, из Лондона; даже хлеб, какой-то особый, присылали в жестянках, поскольку мистер Каргейт страдал нарушениями пищеварения. Но в усадьбе были и другие жители, которым требовалось поставлять продукты: мисс Нокс Форстер, невзрачная, средних лет секретарша, дворецкий мистер Рейкс и еще полдюжины слуг. По поводу незамужней секретарши в поселке сперва разгорелись страсти, но стоило только взглянуть на мисс Нокс Форстер, как волнения улеглись. Эта женщина явно могла за себя постоять и конечно, была скорее компетентной, нежели привлекательной.
И все-таки в Скотни-Энде мало интересовались новым владельцем усадьбы. Каргейт был пришлым, из Лондона, не то что прежний сквайр, и даже не пытался наладить отношения с местными, хотя, похоже, наводил справки о поселке и делах прихода. Впрочем, его настырность только возмущала викария, который, пожалуй, не зря невзлюбил главного прихожанина – тот воспринимал церковь исключительно как шедевр архитектуры и открыто заявлял о своем атеизме. Ходили даже слухи, что Каргейт подумывает снести ризницу, дабы проверить, нет ли под ней остатков языческого храма – римского или еще какого.
Харди соглашался с викарием и деревенскими жителями по причинам более житейским. Каргейта явно не интересовала жизнь Скотни-Энда. Хорошо, конечно, заниматься своим делом – и Харди, и прочие жители Скотни-Энда единодушно признавали такую привычку полезной, – но все соглашались, что Каргейт в этом переусердствовал.
Однако утром пятницы 13 июля от природы любознательный Харди лишь удивился, с какой стати Каргейт вообще решил ехать поездом. Обычно он уезжал и приезжал в деревню на большом и стремительном «Бентли», который сам водил на скорости, совсем неподходящей для окрестных дорог. Ладно еще на шоссе к Грейт-Барвику, но нельзя мчать по участкам вроде моста через ручей у фермы Херста – там слепой поворот, а посреди дороги обязательно торчит корова.
Впрочем, это к делу не относится. Мистер Каргейт выбрался из «Остина», видимо взятого напрокат в Ларкингфилде, и Харди сразу пришел к выводу, что «Бентли» не в порядке. Что-то было не в порядке и с настроением самого мистера Каргейта. Он сердито постукивал зонтиком в плитки перрона и поглядывал на часы. Потом, заметив начальника станции, подозвал его:
– Послушайте, любезный, сколько мне придется ждать этот чертов поезд?
– Появится через две минуты, сэр. Мы увидим, как он выезжает из-за леса, буквально…
– Поезд уже опаздывает на две минуты. Не представляю, что творится с железными дорогами! Немудрено, что поездами не ездят!
Харди слушал, замерев. Никогда ему не приходилось видеть, чтобы с Гарри Бенсоном, имевшем в качестве начальника станции вес в местном обществе, разговаривали таким тоном. Харди пытался представить, как поступит Бенсон… и был немного разочарован. Когда Каргейт отвернулся, Бенсон лишь молча пожал плечами.
Каргейт прошел несколько шагов по перрону в ту сторону, откуда должен был появиться состав, видимо решив, что подобным маневром ускорит прибытие поезда. Когда он достал из кармана золотого цвета коробочку, немного потолще портсигара, что-то сверкнуло на крышке – по крайней мере, так отметил про себя Харди (который оказался совсем неподалеку). Открыв крышку, Каргейт насыпал на большой палец левой руки столько светло-коричневого порошка, сколько поместилось, причем несколько крупинок просыпалось на перрон. Харди, сам не употреблявший, все же понял, что это, должно быть, нюхательный табак. Ему захотелось рассмотреть все в подробностях, и он бессознательно двинулся вперед.
В результате носильщику, толкавшему по перрону тележку с багажом Каргейта, пришлось принять в сторону, и он чуть задел левую руку и без того раздраженного Каргейта, подносившего табак к носу. Легкого касания оказалось достаточно, чтобы весь светло-коричневый порошок просыпался на перрон. Каргейт взорвался:
– Да ты что творишь, неуклюжий чурбан! Ради бога, возвращайся присматривать за свиньями, оно тебе сподручнее.
– Простите, сэр, вы сами на меня наткнулись.
– Ничего подобного! – Каргейт говорил правду, но такое испепеляющее презрение вряд ли было оправдано. Нюхательный табак, в конце концов, недорог, и если Каргейту требовалось успокоительное, он уже потратил столько времени на ругань в адрес носильщика, что давно успел бы снова открыть коробочку и заменить просыпанное. Однако Каргейт не стремился совершать разумные поступки.