Мы молчим, ему, наверное, слышится неуверенность в нашем молчании, и он начинает без нужды убеждать нас:
– А что вы хотите! Современные люди. Ничего неприличного в их вопросах нет. Напротив. Очень даже грамотно и точно.
Мы не возражаем. Все согласны с Аполлоном Аполлинарьевичем. Действительно, современные люди смотрят на жизнь трезво, и мне эта пара очень нравится. Даже трудно сказать, кто больше.
Следующая пара повергла нас в панику. Всех. Прежде всего Машу.
На двоих – двести пятьдесят. Он шофер, она бухгалтер. И главное: трое детей.
Мы засучив рукава вчетвером ворошим жизнь Семена Петровича и Анны Петровны со смешной фамилией Поварешкины. Все норовим откопать причины: зачем им еще ребенок? Наконец я не выдерживаю. Задаю главный вопрос, все-таки я самая молодая, мне и неприличное прилично, пусть поругают за неопытность.
– Зачем вам лишняя обуза?
Специально формулирую пожестче.
– Жалко, – говорит женщина, теребя простой платочек, свисающий с плеча.
– Детишек жалко, – поясняет Поварешкин, а сам все подвигает, по сантиметрику подвигает нам связку документов, словно опасается, что мы их не посмотрим. Не доверяем, что ли?
– Тяжело будет! – восклицает Маша. – Вот у меня трое, так я из-за этого в интернате работаю, и они здесь учатся.
– Как не тяжело! – соглашается Анна Петровна, но Семен Петрович – мне это видно – торопливо наступает ей на ногу своим ботинком, и Поварешкина поправляется: – Чего же тяжелого? Старшие помогут. Витя у нас – в девятом, а Саша – в седьмом. Да и Колька пять кончил! Что же, мы еще одного малыша не обогреем?
Аполлон Аполлинарьевич, усердно потея, просит их подумать, прийти через неделю, не торопиться. Но Петровичи уперлись, точно бычки, подталкивают нам связку бумаг, и в самую ответственную минуту Поварешкин достает из кармана большой значок, что-то вроде ордена.
– Это замечательно, – говорит Аполлоша, – что вы победитель… социалистического… соревнования, но… дети есть дети…
Что-то наш директор жужжит на пределе, вот-вот сломается. Так оно и есть.
– Ладно, – соглашается Аполлоша, – в многодетной семье тоже много хорошего. – И вдруг обращается к женщине, кивнув на ее мужа: – А он не выпивает?
– На Октябрьские приходите! – не моргнув, отвечает Петровна. – Там с вами и выпьем и закусим, как полагается. Зараз и нас проверите.
– М-м-да, – кряхтит Аполлон Аполлинарьевич, когда дверь за ними закрывается. Он потирает ладошки-оладышки. – Молодцом Поварешкина! Отбрила!
Были ли люди, которым мы отказали? Были.
Зашли мужчина и женщина средних лет, прилично одетые, у женщины взволнованное, просительное лицо, чем-то порядочно смущенное, а мужчина прячет глаза, отворачивается, все больше молчит, но до нас доносится, правда, едва уловимый запах перегара, и Маша выводит на листке бумаги знак вопроса.
Бумажка быстро обходит четверых, за вопросом возникают три минуса, и без долгих расспросов Аполлон Аполлинарьевич резковато, на себя непохоже, говорит:
– Не обижайтесь, уважаемые, вам мы ребенка не дадим.
Мужчина и женщина подходят к двери, я вижу, как жена молча тычет мужа кулаком под ребра, и тот спокойно сносит, понурив голову. Что ж, если и случайность, пусть пеняют на себя. Приходить в школу выпивши вообще-то великий грех, а тут – по такому делу…
Отказали мы еще одному человеку, и я до сих пор думаю, что мы ошиблись. Впрочем, бывают ошибки, глубину которых невозможно проверить объективно. Так что я только предполагаю ошибку. Доказать ее невозможно. Можно лишь сожалеть, можно только чувствовать. Но чувство не всегда верный советчик…
Распахнулась дверь, вошел невысокий человек и, сколько ни уговаривал его директор присесть, так и стоял, пока мы говорили.
В голубой рубашке, без пиджака, с нарукавными резинками и галстуком-бабочкой, коричневым в белый горошек, он производил странное впечатление. Быстро, скороговоркой, назвал фамилию, имя, отчество, год рождения.
– Работаю экскурсоводом в художественном музее, но в душе математик и астроном, увлекаюсь «черными дырами», окончил лесотехникум.
Аполлоша покрякал в кулак и спросил аккуратно:
– А как у вас со здоровьем?
– Так я и знал! – воскликнул без обиды странный человек. – Нормально, но я помешался! – Мы дружно вздрогнули. – Помешался на астрономии, понимаете, лесные дела мне опостылели, перешел в музей, а все свободное время посвящаю науке.
Виски у него седоваты, нос картошкой, две залысины проникли в глубь шевелюры, не юноша пылкий, да и вообще что-то сомнительное, несерьезное. Мы уже проставляли минусы в листочке, на нашем бюллетене для тайного голосования, а странный человек без пиджака опоздало пояснял: