– Помню, как он мечтательно сказал: так умереть хочется… Я испугался, а он мне: нет, я тебя не оставлю, не надейся… И вдруг в один прекрасный момент открывается дверь и заходит господин в черном. Осматривается, принюхивается и сразу говорит: я постараюсь вам помочь, но слушаться меня надо безоговорочно. В общем, оказался это маг, причем еще лекарь отличный. Забрал нас к себе. Комнату для Милла особую приготовил: такую чистую, что мы переодевались, прежде чем туда зайти. Повязки все снял… Сказал, что некроз тканей уже начался, надо срезать, и срезал, да много, а потом не велел даже заикаться о повязках. Милла знобило все время, так в комнате топили, словно зимой, хотя уже лето стояло. Мази какие-то особенные, самим придуманные, применял. И только через месяц вздохнул с облегчением: выживет. Калекой перекошенным остаться может, но есть шанс – надо постоянно, три раза в день мазь втирать. Ну, магию тоже применял – мясо ж до костей сожжено было, вот он поспособствовал немножко, чтоб оно снова появилось.
– Сказал, что вместо платы мы ему все-все должны подробно рассказать. Мне-то рассказывать нечего – не помню… Так что описывал все Дарби, а я старательно вспоминал все, что чувствовал. А что я чувствовал, кроме бессильной ярости, спрашивается… В общем, после целой недели расспросов он вздохнул и сказал горестно: это у тебя стихийная магия, малыш…
Он замолчал. Горестно – это правильно. Есть повод горевать.
– Магия? – не понял Тимаш. – Так ты типа маг, что ли?
Милл покачал головой. Золотисто-зеленые глаза были печальны. Сеглер пояснил:
– Нет. Магией можно управлять, и маг – именно тот человек, который умеет это делать. Стихийную магию, ее еще природной называют, невозможно контролировать. Невозможно применять. Она может только прорваться. Милл был в отчаянии, в бессильной ярости, потому что понял: сейчас умрет Дарби. И магия прорвалась. Как пару дней назад. Ты вспомни: он увидел смертельную опасность для Дарби.
– Как же мы-то уцелели? – поежилась Эриш.
– Никто не знает, как она работает. У Милла было желание уничтожить только врагов.
– Например, мух, – хихикнул Милл, становясь самим собой.
– Это ж здорово! – обрадовался Тимаш. – Значит…
– Здорово, – перебил Милл. – Только она меня убивает. Носители стихийной магии редко доживают до тридцати. Мне еще везет: я спокойный, из себя вообще никогда не выхожу. Это и спасает. Каждый выброс… В общем, я не всегда был такой… болезненный. Как и ты, не знал, что такое простуда или кашель. Мне, наверное, тридцать пять или около того, выгляжу на тридцать, а внутри все пятьдесят.
– Я не понимаю, зачем ты тогда ввязываешься в эти авантюры, – заметил Риттер. – Жил бы себе спокойно, тем более что есть где, а не шлялся по миру в поисках приключений на свою задницу.
Милл почесал в затылке и обезоруживающе улыбнулся.
– Жить как-то надо.
Ну-ну, усмехнулся про себя Сеглер. Как-то надо. Да не можешь ты иначе. Дарби, вероятно, и сумел бы приспособиться к ровной жизни мирного обывателя: он знал, что это такое. А ты забыл. Шутки с памятью – дело страшное, и Катастрофа ли сыграла с тобой эту шутку, или что другое, но ты ущербен, маленький эльф, и понимаешь это лучше других.
Сеглер сосредоточился и увидел все.
Схватка с драконами, из которой Милл вышел победителем… из которой Милла вынесли победителем. Невидимый ветер стихийной магии, развевающий выгоревшие на солнце светлые волосы, пустые светлые глаза… не эльфа, вообще не живого существа, но проводника истинных сил природы.
Трудный путь Дарби, и то, что Милл не умер по дороге, исключительно его заслуга. Иногда человеческие желание воплощаются в жизнь и без каратьягов: если эти желания сильны настолько, что досаждают богам и, чтоб избавиться, они их исполняют. Как люди избавляются от комара, жужжащего над ухом? Или отмахиваются, или прихлопывают.
Крохотную продуваемую всеми сквозняками каморку под крышей, умирающего и не умеющего умереть эльфа – он действительно цеплялся за жизнь только потому, что боялся оставить друга одного. Запах гниющей плоти – и правда началось омертвение тканей, и тут уж никакая жажда жизни не спасла бы. Неожиданное явление любопытного мага – целителя, ученого и просто неплохого человека. И очень неплохого лекаря. Тяжелая операция… Маг с ювелирной точностью иссекал мертвые ткани, оставляя живые, по мере своих невеликих сил восстанавливал мышцы и сухожилия.
А ведь следующий год был ничуть не легче. Милл, перекошенный на левый бок, не хотел оставаться калекой, потому ежедневно позволял Дарби втирать мазь в стягивающий плоть шрам и проделывал упражнения, которые должны были вернуть ему гибкость. Какую боль он преодолевал, видно было по глазам Дарби. А вот язык у эльфа оставался гибким и длинным, и лишнее едкое слово, задевшее герцога, любившего инкогнито выходить в народ, стало причиной спешного бегства, а так как дороги немедля перекрыли, то пришлось зимовать высоко в горах, в дощатой хижине. Огонь приходилось поддерживать постоянно, и все равно там было холодно, очень холодно, и шрам болел отчаянно, но Милл не прекращал упражнений, а Дарби чуть не голыми руками завалил медведя, чтобы добыть желчь и жир для мази. И вот именно тогда отчаяние овладело эльфом впервые в его короткой жизни – если считать от Катастрофы, но Дарби помог ему справиться. Эти двое были чем-то единым… впрочем, нет. Они были всего лишь друзья. Настоящие. Истинные.