— Вы не зря беспокоитесь за пастуха. Волки не смогли забрать наших овец, поэтому три дня назад, обозлившись и оголодав, они забрали его.
Роза охнула, прижав ладони ко рту, на прекрасные синие глаза набежали слезы. Румпель вздернул подбородок.
— Но я знаю, что делать, чтобы больше эти звери нас не побеспокоили. У них есть вожак, старый седой волк, который умом равен человеку. Если убить его, они больше никогда не осмелятся приблизиться к нашим землям.
Насчет «никогда» он, конечно, приврал. Волки беспокоили деревню по десятку раз за год, потеря вожака остудит их пыл от силы на эту весну. Но расклад так явно обещал, что все будет хорошо, что он решил — почему бы и не добавить для значительности.
Карты, на самом деле, почти всегда выражались туманно. Но странное дело, он даже без них начал понимать, что произошло, что надо делать, и что из этого получится. Жаль, не всегда мог объяснить соседям, почему именно сегодня не стоит тесать стол, резать бычка или пасти овец. Это каждый раз было так обидно, что руки опускались, особенно когда то, что он расценил как просто умеренно плохое предзнаменование, заканчивалось глубокой раной от неудачно соскользнувшего топора, сломанным забором, или вот, смертью неплохого, хоть и ужасно упрямого человека. Карты всегда были холодны и спокойны — пастух был стар, лично Румпель к нему никаких добрых чувств не питал, вот и уловил только легкое «лучше не стоит» вместо обещания смерти.
Он понял, что вот-вот окончательно расклеится, но вместо этого разозлился. Старик сам виноват! Нужно было слушать гадателя, а не покровительственно махать рукой «лучше бы делом занялся, мальчик, с овцами я и без тебя разберусь»! Разобрался, как же…
Роза нежно коснулась плеча.
— Ты сделал все, что мог. Ты же гадатель, а не волшебник. Я уверена, пройдет еще пара лет, и все поймут, что тебя нужно слушать!
Он улыбнулся в ответ. Он тоже верил, что так и будет.
Мужчина улыбается, глядя на прялку. Нить скользит в его руках, как мысль, и так же исчезает в темноте. Уходит из памяти пастух, блекнет лицо девушки, забывается гадание… Зачем хранить остальное? Прошло слишком много лет, чтобы это имело хоть какой-то смысл.
Румпель вышел из дома вместе с остальными, высокомерно вскинул голову, когда братья отступили подальше, словно от больного. Отец на миг задержал на сыне взгляд, сморгнул, переводя взгляд на улицу, где собирались охотники. Вздохнула мать. Румпель поджал губы. Он гадатель! А родители все еще вели себя так, будто он не оправдал их ожидания.
Впрочем, так и было. Детям старосты традиция готовила строго определенные роли — старший заменит отца, средний станет охотником. Младший должен быть сказителем.
Румпель скривился от одной мысли об этом. Нашел глазами старика, опирающегося на руку своей внучки. Косматый полуслепой дед приходился отцу Румпеля дядей и все еще был сказителем.
— Вот каким вы меня хотите видеть? — едва слышно выдохнул Румпель, рассматривая всклокоченные волосы, сухие руки, дрожащую голову. Этому неприглядному зрелищу ничуть не помогала хорошая цветная одежда и связки амулетов — дары благодарных соседей.
Сказитель, мудрец, знающий все ритуалы, — это только на словах было красиво. На деле же, каким бы стойким ни был назначенный на эту роль, уже ко второму десятку лет он становился блаженным. Старательно заученные истории вытесняли из головы все остальное, так что к концу жизни сказитель все еще мог повторить любую из них, но взамен забывал даже как держать ложку.
Румпель не хотел себе такой жизни. Он вообще очень любил жизнь и надеялся, что с картами она будет долгой и счастливой. Бесконечно долгой, ведь если ускользать от всех опасностей — можно так никогда и не умереть.
— Мы готовы, — пробасил брат старосты, нынешний глава охотников. — Благослови нас, сказитель.
Старый дед, за руку подведенный к охотникам, только затряс головой, не понимая, чего от него хотят.
— Благослови нас, — снова попросил дядя, громко и отчетливо, даже не пряча брезгливую жалость, проступившую на лице.
Дед махнул на него рукой, будто мух отгонял. Вскрикнул визгливо:
— Благословение? Зачем вам мое благословение? Вы катитесь в телеге, а он, — в Румпеля ткнули дрожащим узловатым пальцем, — роет колею! У него просите!
Румпель покачнулся, будто старик в самом деле толкнул его в грудь. На него навалились взгляды: неуверенные, испуганные, даже злые.