— Что же вы медлите, — тихо спросил девичий голосок. — Сказитель сказал свое слово и передал свои обязанности. Просите благословения у Румпеля!
Роза шагнула из толпы, улыбнулась так, словно извинялась за своих соседей. И ее слова подействовали. Дядя отвернулся от старика, подошел к Румпелю.
— Благослови нас, гадатель.
Тот, все еще на полголовы ниже дяди, гордо вздернул подбородок.
— Благословляю вас на славную охоту. Ваши стрелы точно поразят цель… — мелькнул и пропал образ волка, прыгнувшего на спину охотника, вцепившегося в шею, — если вы не позволите зверям подобраться сзади.
Ему поклонились куда более почтительно, чем требовала традиция. Он мысленно перебирал карты и улыбка его сияла все ярче. Ему нравилось созданное им будущее. Он уже почти видел, как дядя принесет ожерелье из волчьих зубов, преклонит колени и подаст этот трофей — ему, Румпелю!
— Так и случилось.
Мужчина замолкает, в бесплодной надежде вглядываясь во тьму и кривится в горькой гримасе. Он так долго кормил свою нить сказками, а оказалось, что она истосковалась именно по были. По его жизни, по живым каплям золота, текущим с пальцев, как кровь из раны. Он сам любит брать самое дорогое, напитанное душевной мукой, отнимать золотые воздушные пряди чужих нитей…
Но сейчас у него нет чужого и он не видит другого пути. Ему придется отдать тьме то, что она хочет. Потому что иной единственно возможный выход — закрыть глаза и позволить ей наконец взять себя.
«Может быть, — думает он, — это было бы правильно».
Но он слишком привык убегать.
Мужчина судорожно вздыхает, проворные руки перехватывают на миг замершую нить.
— Но даже гадатель не может предсказать все развилки будущего. А у этой тропы развилок не было.
Он сидел на краю кровати, теребил волчье ожерелье на шее и смотрел на свои колени, чтобы не смотреть в лицо. Роза была уже не просто бледной, кожа отливала голубоватым в тени, некрасиво обтягивала скулы. Даже всегда яркие синие глаза потускнели и только голос оставался прежним.
— Ну что? Ты узнал, как меня вылечить?
Она говорила с такой же безграничной верой в его могущество, как всегда, а Румпелю хотелось выть.
— От твоей болезни нет лекарства, — глухо ответил он.
Роза шевельнулась, почти прозрачная ладонь накрыла его колено.
— Ну да, знахарка тоже так сказала. Но я уверена, что ты найдешь способ. Ты же гадатель…
— Но я не волшебник, — отчаянно выдохнул он, — я не могу изменить судьбу!
Сказал и запнулся, вдруг поняв — может. Легко, стоит только захотеть, стоит потянуть за ниточки, и он совьет ей судьбу, легкую и светлую, как солнечный день.
Он торопливо скользнул по разворачивающейся нити, перебрал ее в руках, почти готовый вытянуть, воплотить, сделать реальностью…
Замер от накатившего страха — знакомого, того, что закрадывается под сердце и сжимает его цепкими когтями.
Снова смерть? Или по крайней мере смертельная угроза? Но откуда?..
Раскинул карты мысленно, развернул веером.
Зажмурился до цветных точек перед глазами.
Он мог изменить судьбу Розы. Ценой своей судьбы. За все надо платить, все надо обменивать, и счастливая судьба одного оборачивалась бедой другого. Он видел это сплетение, как единственная нить тянет за собой многие, выворачивает, изменяет.
— Румпель? — Худые пальцы коснулись его плеча. — Что с тобой, любимый?
Он прижал тонкую кисть к губам, одновременно пылко и жалобно, понимая — он может ее спасти. Он может, но никогда не решится на это. Будет смотреть, как она медленно умирает, будет рыдать, сердце его обольется кровью. Но он не сможет пожертвовать собой, призраком своего бессмертия, ради нее.
Но, может быть, он может пожертвовать чью-то другую судьбу в обмен на жизнь Розы?
— Он верил, что кто-нибудь обязательно согласится. Розу любили, ей верили, ее обожали. Его собственные братья вздыхали под ее окном, все девушки деревни были ее подругами. Она была солнцем, все любят такое тепло, — голос затухает, но нить вьется дальше. В глазах мужчины тлеет старая ненависть — ко всем сразу. — Но свои жизни они любили больше.
Он начал с ее родителей. Нашел обоих во дворе, поймал обеспокоенные взгляды, подошел. Тихо сказал то, что до сих пор никто не решался произнести вслух:
— Ваша дочь умирает, — помедлил, давая почувствовать отчаяние, еще недавно охватывавшее и его самого, а теперь сменившееся жгучей надеждой, причиняющей едва ли не больше боли, чем прежняя обреченность. — Но я знаю способ ее спасти.