Я вдохнула её младенческий аромат, наслаждаясь тем, как он меня успокаивал. Моё сердце, казалось, оживало, когда я нежно покачивала нас под звуки итальянской колыбельной, которой научил меня Сальваторе. Мы с ней сейчас находились в нашем маленьком идеальном пузыре. Тень, которую бросали на нас листья абрикосового дерева, принесла ощущение покоя, которого я не ощущала уже очень давно.
†††
В один момент я перестала быть мамой, я не была невестой Сальваторе, который отобрал у меня всю мою жизнь.
Внезапно я превратилась в маленькую девочку, вцепившуюся в верёвки на качелях, а папа осторожно подталкивал меня, раскачивая всё выше и выше. Горячий воздух, развивающий юбку моего зелёного платья с принцессой Тианой. Моя широкая беззубая улыбка, обращённая к маме, когда я хвасталась ей тем, как высоко я взлетаю.
— Я бы хотела летать, — говорила я в ярко-синее небо надо мной, и мои слова прорывались сквозь ветер, который свистел вокруг из-за моего раскачивания. Я вытягивала руки, отпуская верёвки качелей, и запрокидывала голову назад, выпрямляясь всем телом и представляя себя птицей.
В тот момент я не была маленькой девочкой, меня не раскачивал папа, вокруг не стояла толпа охранников, и мама не наказывала меня за небрежность. В тот момент я была птицей - голубем. Лечу, куда хочу, селюсь, где хочу, как бы люди ни пытались на меня охотиться. Я воровала у людей хлеб, гадила им на обувь и портила только что вымытые окна. Казалось, что быть животным гораздо легче, чем человеком.
Кто знал, что в шесть лет я была настолько мудрой?
†††
Из воспоминаний меня вырывает возбуждённая болтовня Валентино.
— Ух ты, видела бы ты себя сейчас, Нирвана, — сказал Валентино, стоя в нескольких футах от нас и сложив руки на груди.
Он говорил по-итальянски, и я его прекрасно понимала. Я повернулась к нему, рассматривая надетый на нём белый льняной костюм. Это были белые льняные шорты и рубашка в тон, нежно развевающиеся на ветру, а его теперь уже светлые волосы, которые он вчера вечером попросил меня помочь ему покрасить, органично вписывались в этот образ. Это было импульсивное решение с его стороны, но я не раздумывая согласилась. В итоге, в два часа ночи мы были в ванной, с пятнами светлой краски по всей одежде, смеялись и напивались вином. И, хотя, изначально я была немного скептически настроена относительно его решения осветлить свои чёрные волосы, не могла не признать, что это ему идёт.
Я почувствовала, как чья-то тяжёлая рука обняла меня за талию, и кто-то поцеловал уголок моей губы. Одеколон Сальваторе затуманил мой разум, и я боролась с двумя реакциями: с одной стороны, мне хотелось тут же отстраниться, а с другой - придвинуться как можно ближе. Я выбрала последнее и обнаружила, что сворачиваюсь калачиком в его руках, так было лучше. Жизнь стала лучше, когда я просто приняла её. Приняла любовь, которую он мне предложил.
Сальваторе пощекотал подбородок Мэри, и она захихикала, обнажая два недавно появившихся крошечных зуба. Она протянула руки, так же сильно, как и я, желая оказаться в объятиях своего отца.
— Вы уверены, что это подходящее место для свадьбы? Здесь чертовски жарко, — прокомментировала Сперанца, сидя на одном из четырёх стульев Тиффани, которые были установлены под деревом для церемонии.
Я посмотрела на неё и обнаружила, что её кошачьи глаза обращены на Валентино, словно это была его вина, хотя инициатором была я. Однако она не осмелилась бы сказать мне такое. Я поняла, что быть женщиной Сальваторе… невестой… а через пять минут женой, означало, что люди не смеют смотреть на меня неподобающе, даже его собственная семья.
На Сперанце было длинное белое атласное платье, мягко струящееся по её телу, обнажая стареющую кожу, и большая белая шляпа, закрывающая лицо от солнечных лучей.
Теперь, когда я немного больше общалась с семьей Эспозито, я узнала о её боязни старения. Особенно она ненавидела кожу на своей шее, потому что ни одна операция в мире не могла скрыть настолько очевидные признаки старения. Она хотела всегда оставаться молодой и что бы добиться этого - делала всевозможные пластические операции. Обычно она носила одежду, которая скрывала те части её тела, которые она была не в силах исправить, и, хотя я говорила ей, что нет необходимости быть такой и принять естественный процесс старения, она потягивала вино и хмуро взглянула на меня, сказав, что я просто ничего не понимаю. Она сказала, что она не я, ей нельзя поклоняться… ей никогда не поклонялись, потому что она не была идеальной.
Я не думала, что идеальна. Но они все, похоже, так думали. Они так же заблуждались, как и Сальваторе.
Донателла сидела на другом стуле, одетая в длинную белую юбку и белую рубашку, которую она завязала под грудью аккуратным бантиком. Длинные рукава доходили до кончиков пальцев, и она сидела, наслаждаясь солнцем, как будто ей нужен был загар. Она смотрела на Сальваторе, Мэри и меня, не скрывая улыбку на лице. На самом деле мне было не по себе в их компании, но особенно с Донателлой. Казалось, они все продолжали вести себя так, как будто ничего не произошло, но я не могла забыть, даже если бы захотела. Однако мне приходилось сидеть с ними за одним столом, делить с ними еду. В итоге, мы проводили вместе так много времени, что они стали всем, что я знала.