Майкл также мой близкий друг. Несколько раз за эти двадцать шесть лет я предпринимал попытки примирить их, и всякий раз я сталкивался с ужасной силой не-благодати. Когда я спросил Маргарет, сожалеет ли она о чем-нибудь из сказанного, хотела ли бы она вернуть все назад, то она набросилась на меня, вспыхнув злобой, словно бы я и был ее Майклом. «Я не знаю, почему Господь не прибрал его давным-давно за все, что он сделал со мной!» — сказала она с диким, испуганным блеском в глазах. Ее вспышка гнева застала меня врасплох. Я минуту неотрывно смотрел на нее. Она стиснула руки, ее лицо пылало, кожа вокруг ее глаз нервно подергивалась. «Ты желаешь смерти своему сыну?» — спросил я. Она ничего не ответила.
Майкл был детищем хаоса шестидесятых. Его разум был помрачен ЛСД. Он отправился на Гаваи, жил с женщиной, бросил ее, нашел другую, бросил ее, а затем женился. «Сью — это то, что надо, — сказал он мне, когда я однажды посетил его, — с этой у меня надолго».
Надолго не получилось. Я вспоминаю один телефонный разговор с Майклом, который прерывало раздражающее «Ждите ответа!», произносимое автоматическим голосом. На линии послышался щелчок, и Майкл сказал: «Извини меня, я на секунду». Затем он заставил меня держать в руках молчащую трубку в течение по меньшей мере четырех минут. Когда нас снова соединили, он извинился. Его настроение ухудшилось.
— Это была Сью, — сказал он. — Мы обсуждаем последние вопросы, касающиеся финансовой стороны развода.
— Я не знал, что ты все еще общаешься со Сью, — сказал я, продолжая разговор.
— Я и не общаюсь! — прервал он меня в том же самом тоне, которым разговаривала со мной его мать Маргарет, — надеюсь, я больше никогда в своей жизни ее не увижу.
Мы оба молчали еще долгое время. До этого мы говорили о Маргарет, и хотя я ничего не сказал, мне показалось, что Майкл узнал в своем голосе интонации матери, которые действительно были похожи на ее собственные. Они отсылали нас к тем событиям, которые произошли в чикагском доме с террасой около века назад.
Подобно психическому дефекту, обнаруженному в ДНК членов семьи, неразрывная цепь не-благодати передается по наследству.
Не-благрдать делает свое дело тихо и неотвратимо, подобно отравляющему, незаметному для глаза газу. Отец умирает непрощенным. Мать, которая носила ребенка в своем чреве, не говорит с ним добрую половину своей жизни. Этот токсин передается из поколения в поколение.
Маргарет — разведенная христианка, которая ежедневно читает Библию, и однажды я заговорил с ней о притче о блудном сыне. «Как ты относишься к этой притче? — спросил я. — Слышишь ли ты ее весть о прощении?»
Очевидно, она размышляла на эту тему, поскольку без промедления ответила, что эта притча появляется в пятнадцатой главе Евангелия от Луки как третья история в серии из трех притч: потерянная монета, потерянная овца, потерянный сын. Она сказала, что весь смысл притчи о блудном сыне заключается в том, чтобы показать, чем люди отличаются от неодушевленных предметов (монета) и животных (овца). «Люди обладают свободной волей, — сказала она. — Они должны нести моральную ответственность. Этот мальчик должен был вернуться ползком на коленях. Он должен был раскаяться. Вот, что имел в виду Иисус».
Иисус имел в виду не это, Маргарет. Все три истории подчеркивают радость того, кто обретает потерянное. По правде говоря, блудный сын вернулся домой по собственной воле, но совершенно ясно, что центральной точкой этой истории является беззаветная любовь отца: «И когда он был еще далеко, увидел его отец его и сжалился; и, побежав, пал ему на шею и целовал его». Когда сын пытается покаяться, отец прерывает его заранее заготовленную речь, для того чтобы начать празднество.
Один миссионер в Ливане однажды прочитал эту притчу группе местных жителей, которые жили в культурной среде, очень схожей с той, которую описывал Иисус, и которые ни разу не слышали эту историю. «Что вам запомнилось?» — спросил он.
Жителям селения запомнились две детали. В первую очередь, как в начале притчи сын, жалуясь на наследство, говорил своему отцу: «Я хочу, чтобы ты был мертв» (Очевидно, имеется в виду желание сына получить уже сейчас то, что причиталось ему после смерти отца. [прим. теологического редактора].). Поселяне не могли представить себе отца семейства, который смиряется с такой нанесенной ему обидой или соглашается с требованиями сына. Во-вторых, они обратили внимание на то, что отец со всех ног бросился встречать своего сына, которого давно потерял. На Среднем Востоке человек с положением передвигается медленно и с достоинством; он никогда не бежит. В истории, рассказанной Иисусом, отец бежит, и слушателей Иисуса, без сомнения, изумляла эта подробность.