«Вопли, доносившиеся из дома, были ужасны, — сказал он, переживая этот момент. — Я увидел мужчину с маленьким ребенком на руках. Одежда на нем горела. Рядом с ним стояла женщина, без сомнения, мать ребенка. Свободной рукой мужчина прикрыл глаза ребенка, потом он выпрыгнул на улицу. Секундой позже за ним последовала женщина. Потом из другого окна выпало несколько горящих тел. Мы открыли огонь…. О, Боже!»
Все это время Симон Визенталь молча сидел, давая немецкому солдату возможность выговориться. Карл продолжал описывать другие зверства, но он постоянно возвращался к тому эпизоду, в котором этот темноволосый мальчик с черными глазами выпал из окна дома, став мишенью для солдатских винтовок. «Я остаюсь здесь со своей виной, — сказал он и в заключение добавил: «Вы со мной в последние часы моей жизни. Я не знаю, кто вы, я знаю только то, что вы еврей и что этого достаточно. Я знаю, что рассказал вам ужасные вещи. Долгими ночами ожидая смерти, я снова и снова стремился к тому, чтобы поговорить об этом с каким-нибудь евреем и попросить у него прощения. Только я не знал, есть ли здесь еще евреи… Я знаю, что прошу слишком многого, но без вашего ответа не смогу умереть с миром».
Симон Визенталь, архитектор в свои двадцать лет, а теперь заключенный, одетый в изношенную униформу, которая была отмечена желтой Звездой Давида, почувствовал, как огромное бремя его расы ложится на его плечи. Он выглянул из окна на залитый солнцем двор. Он посмотрел на лишенную зрения кучу бинтов, лежащих в кровати. Он посмотрел на трупную муху, ползающую по умирающему телу, привлеченную запахом.
«Наконец я собрался с мыслями, — пишет Визенталь, — и, не говоря ни слова, вышел из комнаты».
«Подсолнух» выносит прощение из рамок теории и помещает его в самый центр живой истории. Я решил перечитать книгу, потому что дилемма, перед которой оказался Визенталь, имела множество параллелей с нравственными дилеммами, которые все еще разрывают мир на части в таких местах, как Югославия, Руанда и Средний Восток.
В первой половине книги, написанной Визенталем, рассказывается история, которую я только что вкратце передал. Во второй половине собраны реакции на эту историю таких светил, как Абрахам Хешель, Мартин Марти, Синтия Озик, Габриель Марсел, Жак Маритен, Герберт Маркузе и Примо Леви. В конце Визенталь обратился к ним за советом, правильно ли он поступил.
Офицер СС Карл вскоре умер, не прощенный евреем, но Симон Визенталь продолжал жить, чтобы быть спасенным из лагеря смерти американскими солдатами. Сцена в госпитале преследовала его, как призрак. После войны Визенталь навестил мать офицера, жившую в Штутгарте, в надежде как-нибудь изгнать из себя память о том дне. Напротив, этот визит лишь сделал образ того офицера более человечным, потому что мать с нежностью говорила о благочестивой юности своего сына. Визенталь так и не решился сказать ей о том, как умер ее сын.
В течение многих лет Визенталь расспрашивал многих раввинов и священников о том, как он должен был поступить. Наконец, когда прошло более двадцати лет с окончания войны, он написал этот рассказ и разослал его всем нравственно чистым умам, каких он знал: евреям и неевреям, католикам, протестантам и людям, не относящим себя ни к одной религиозной вере. «Что бы вы сделали на моем месте?» — спрашивал он их.
Из тридцати двух мужчин и женщин, от которых он получил ответ, только шесть человек написали, что Визенталь совершил ошибку, не простив немца. Двое христиан указывали на долгий дискомфорт, который испытывал Визенталь, как на угрызения совести, которые можно было утолить прощением. Один из них, темнокожий, принимавший участие в движении Французского Сопротивления, написал: «Мне понятен ваш отказ простить этого человека. Это полностью соответствует духу Библии, духу Ветхого Завета. Но есть Новый Завет, данный Христом и записанный в Евангелии. Я думаю, что как христианин, вы должны были простить».
Несколько других отговорились пустыми фразами, но большинство ответивших согласились, что Симон Визенталь поступил верно. «Какое моральное и законное право он имел прощать зло, причиненное другому?» — спрашивали они. Один из них процитировал поэта Драйдена: «Прощение принадлежит обиженному».
Несколько евреев написали, что, то количество преступлений, которое было совершено нацистами, вышло за пределы любой возможности прощения. Герберт Голд, американский писатель и профессор, заявил: «Вина за этот ужас таким тяжелым грузом лежит на немцах, живших в то время, что никакая личная реакция отдельного человека не может ее оправдать». Другой сказал: «Миллионы невинных людей, которые были замучены и зверски убиты, должны быть возвращены к жизни, прежде чем я прощу». Автор нескольких романов Синтия Озик пылко прореагировала: «Эсэсовцев нужно хоронить без гробов. Пусть все они попадут в ад». Один христианин признался: «Я бы удавил его на его кровати».