Первому смиренномудрию присущи многия печали и уныние, другому же – радость с мудрой стыдливостью. Первое достигается на середине подвига, как я уже говорил, а второе ниспосылается приближающимся к совершенству. Поэтому первое зачастую бывает поругано житейскими благами, а второе и бровью не поведет, даже если ему предложат все царства мира. Оно не ощущает страшных стрел греха, ибо оно все – дух и не знает никаких телесных радостей. И подвижнику необходимо всеми способами преодолеть первое и потом достичь второго. Ведь если благодать с помощью поучительных страданий не смягчит нашу самонадеянность, не принуждая, но испытывая нас одним, то она не вознаградит нас великолепием другого.
Ж. Из святого Максима
Смиренномудрие – это непрестанная молитва со слезами и скорбью. Оно все время призывает Бога на помощь и не позволяет бездумно полагаться на свои силы и разумение, ни превозноситься над другим – таковы пагубные проявления страсти превозношения.
З. Из аввы Исаака
Человек, достигший понимания меры своей немощи, достиг предела смиренномудрия и богопознания. Поэтому он постоянно благодарит Бога и богатеет божественными дарами.
Его уста всегда возносят Ему хвалу, а сам он неизменно получает благословение от Бога. В его сердце, которое не устает благодарить (Творца), постоянно возрастает благодать. Как смирение предшествует благодати, так и гордыня бежит впереди искушения.
46. О том, как полезно самоукорение
А. Из Патерика
Блаженный Зосима рассказывал:
– Когда я некоторое время жил в лавре аввы Герасима, там у меня был друг. Как-то мы сидели с ним и говорили о душеполезном. При этом нам вспомнились слова, которые сказал авва Пимен: «Кто во всем укоряет самого себя, тот обретает успокоение». Припомнилось и изречение аввы горы Нитрийской. Когда его спросили:
– Отче, что главное обрел ты на этом пути?
Он ответил:
– Всегда винить и укорять самого себя.
При чем сам спросивший подтвердил это:
– Кроме этого, другого пути нет.
Когда мы вспомнили это, то с изумлением сказали друг другу:
– Сколько силы в словах святых! Вот уж действительно, раз они так говорили, то, как сказал Антоний Великий, говорили «истину, проверенную опытом». И в их словах столько силы, потому что они сами это пережили. Не зря один мудрец сказал: «Пусть твои слова подтвердит твоя жизнь».
И вот когда мы так разговаривали, друг вспомнил:
– А мне ведь тоже пришлось на деле пережить эти слова и то, какое успокоение они приносят. (Знаешь,) в лавре у меня был настоящий друг, диакон. Но он вдруг ни с того, ни с сего начал меня подозревать в одном деле, обиделся и стал отчужденно смотреть на меня. Заметив это, я спросил о причине его отчужденности. Он ответил, что я сделал то-то и то-то, чем обидел его. А я и понятия не имел о том, про что он говорил, и принялся доказывать, что к этому совсем не причастен. Но мои слова его не убедили, и он сказал: «Прости, но я тебе не верю». Тогда я уединился в келье и начал тщательно исследовать, уж не сделал ли я и в самом деле что-нибудь такого, но ничего не нашел. И я снова подошел к нему, когда он держал святую чашу, из которой причастились братья, и перед святой чашей опять попытался доказать, что не нахожу за собой никакой вины, но он и слушать не захотел.
Тогда я снова заглянул внутрь самого себя, и тут мне вспомнились слова святых отцов, я поверил в их глубокий смысл, и мои мысли потекли несколько иным руслом. «Диакон, – сказал я сам себе, – искренне любит меня и по любви дерзнул сказать мне то, что у него на сердце ко мне, чтобы я покаялся и не делал этого впредь. Так что же ты, жалкая душонка, говоришь, что не делал этого. А помнишь ли ты, что сделал вчера и сегодня утром? Может быть, ты вот точно так же забыл и об этом деле». Рассуждая так, я убедил свое сердце, что и в самом деле на мне грех, но я забыл о нем, как и о многих других, совершенных прежде. Мое сердце преисполнилось благодарности к Богу и отцу диакону. Это благодаря ему я осознал свой грех и раскаялся.
С такими мыслями я встал и пошел к келье диакона, чтобы поклониться ему в ноги, попросить прощения и поблагодарить его. Подойдя к его двери, я постучался. Он открыл и первый положил мне поклон. «Прости меня, – сказал он, – я заподозрил тебя в этом деле – бес попутал. Но Бог открыл мне истину: ты тут ни при чем и даже понятия не имел об этом».
Только я собрался было переубедить его в обратном, как он прервал меня, сказав: «В этом нет нужды».
Тут блаженный Зосима добавил:
– Вот в этом и есть истинное смирение. Брат стремился к нему, и оно избавило его сердце от обиды на диакона, хотя тот, во-первых, подозревал его в том, в чем сам не был убеждён наверняка. Во-вторых, не поверил его объяснениям, которые могли бы убедить даже врага, не то что истинного друга. Но брат, как я уже говорил, не только не обиделся, но сам взял на себя грех, которого не совершал, потому что счел слово диакона более достоверным, чем голос своего сердца. Более того он даже решил покаяться и поблагодарить диакона за то, что благодаря ему он избавился от греха, которого у него не было и в помине.