— Никита Григорьевич, и где ж это носит вас, а? А с лицом-то что! Неужто в трактирах всю ночь, а! Остепениться уже пора нечего по ночам ходить. А ну как жена молодая будет? Тоже будете по трактирам пропадать да здоровье свое пропивать?
Фразу о молодой жене он услышал особенно отчетливо.
— Пошел вон! И не смей меня больше спрашивать, где я был. — так же отчётливо процедил он камердинеру.
— Да что это с вами... барин... — Гаврила, расстроенный, ушел к себе в лабораторию, в которой уже несколько дней наводил порядок, да расставлял заграничные ингредиенты.
Уставший, опустошенный, Оленев улегся в кровать. Обилие выпитого, мысли сжигающие его изнутри, сыграли злую шутку. Сон приходил отрывочный, перед глазами мелькали какие-то видения.
Фике вместе с наследником, смотрели на него откуда-то свысока надменным, злым взглядом, и вдруг она же превращалась в себя прежнюю, стеснительную и милую.
Зачем скрипач, меня любить, зачем любить меня... Твердит ему звезда... Да что же это!!!
Утром он с неохотой разлепил сонные глаза, красные после ночных бдений и возлияний, провел рукой по щеке.
“Ах ты, черт, снова эта царапина! Замазывал, как дурак. Что ж так тошно-то, а... Верно сказано, spiritus при моем телосложении – яд. Ах, да, Гаврила. Мы, кажется, повздорили намедни.”
В дверь осторожно постучали.
— Ну что там еще?
Голова лакея осторожно просунулась в проем. — Никита Григорьевич, посыльный Ягужинской к вам.
“Кто? А, Ягужинская... Странно, у них с Сашкой будто размолвка... Вот еще одна звезда вспыхнула и пропала... А голова-то от них потом как трещит... Но, может, таки одумалась да ищет его? Эх, надо было таки взять Белова с собой...
— Пошли все прочь!! — заорал он.
Голова лакея испуганно исчезла.
Оленев, еще толком не понимая, сон это или явь, перевернулся на бок и попытался заснуть. Так он метался час, другой, третий. Но сон не шел. Когда солнце уже заметно светило, он поднялся с кровати и достал бумагу и перо, лежащее всегда в спальне про запас на случай внезапной рифмы. Но сейчас их не было.
Молодой человек вывел на чистом листе овал женского лица.
Образ, рожденный на бумаге его воспоминанием, изображал без прикрас девушку с далекой заснеженной дороги, чуть угловатую, с удлиненным носом, лукавым взглядом. Но запавшую в душу именно со всеми своими недостатками. Ваяние успокоило его, как обычно. Туман в голове рассеивался и теперь он знал, что в его жизни будет все по прежнему, лишь любовь он запрячет пока в самый дальний угол своего Я.
Нужно привести себя в порядок, разобраться с настоящим, будущим.
Князь позвонил в колокольчик, призвав прислугу.
Лакей, чувствуя смелость, от того, что барин сам позвал, робко обратился.
— Никита Григорьевич, тут дело такое... Посыльный, дворовый человек графини Ягужинской письмо принес, барышня просила лично в руки. Да не достучались вас с утра. Парнишка торопился, убежал сразу, говорил-де в аптеку еще надо за лекарствами та бинтами. Беда там какая-то стряслась, что ли. Вы бы глянули на письмо, барин.
— Ну давай уже. — Никита тревожно развернул начерканную на клочке бумаги, с кляксами и мокрыми разводами записку:
“Любезный князь, Никита Григорьевич! Прошу вас о помощи! Саша тяжело ранен, ему очень плохо. Мне страшно, я не знаю, к кому обратиться, лекарь у нас бездарь. А. Я.”
— Что!!!? О Господи, почему же вы сразу... — Хмель окончательно прошел, и он мигом вскочил на ноги.
— Заложи карету, быстро! Где Гаврила?
Камердинера дома не оказалось, но времени он решил пока не терять, велев прислать пропавшего следом.
В один миг князь домчал на Малую Морскую улицу, где находился особняк Ягужинской. Дом, до недавнего времени существовавший без хозяев, выглядел неприютным. У ворот стоял экипаж лекаря. Сам его обладатель выходил из дома, бурча под нос:
— Если пациент – уж почти покойник, на ладан дышит, я тут причем?
У Оленева все похолодело внутри, он мигом залетел в дом. В нос ударил запах крови, лекарств и чего-то еще.
— Послушай, отведи меня туда, где твоя барышня и... раненый! —попросил Никита пойманного в прихожей перепуганного лакея.
— Идемте, барин. Его здесь совсем не знали, но сейчас любой встречный человек мог принести помощь...
Лакей вместе с перепуганной горничной повели гостя по лестнице, попутно наперебой рассказывая, как вчера к вечеру, ни с того ни с сего, явилась Анастасия Павловна, ни жива, ни мертва, а с нею толпа людей случайных с носилками. Александр Федорович, спас-де ее от некоего пожара в чужом доме, где жила барышня, да теперь сам при смерти. Ранило его сильно при обрушении...
Лекарь пришлый, раны прочистил да вроде лечил как-то там по своей науке врачебной, а барышня говорит, плохо лечил... Ведь в покойники раненого записал под утро, может оно так и было... Настасья Павловна не поверила, целовать кинулась, да кричала, не покидай, мол. То ли сам Господь, то ли барышня чудо совершила, а может и лекарь тот чего не допонял... Да только Александр Федорович, хоть и плох весьма, но хоть дышит еще. А тот медикус, что когда-то их семейство врачевал, занят у вице-канцлера. Ну да им, дворовым, чья-то их хворь иль хандра без разницы, лишь бы суженого нашей барышне спасти бы. И теперь все молятся, дай бог ему выжить, иначе Настасья Павловна расстроится очень...
Никита хмыкнул от последней фразы. Как однако иные слуги приблизительно понимают человеческие эмоции своих господ. Снова вспомнил Гаврилу, выпестовавшего его с младенчества и воспринимающего его беду как свою. Угрызения совести за недавнюю грубость кольнули его.
Анастасия сидела тут же в спальне подле Саши, шепча что-то одними губами. Заметив Никиту, она встрепенулась и вдруг кинулась к нему, уже без церемоний.
— Никита! Лекарь... Нужен лекарь, толковый! Привели кого-то, но он, верно, только мучить умеет, а не вылечить! — Она с отчаянием посмотрела ему прямо в глаза. — Я не знаю, что делать! Мне страшно!!
Мимоходное чувство промелькнуло у Оленева — среднее между завистью и восхищением, от того, что есть женщины, способные на искренние чувства. “А ведь тоже когда-то была недосягаемой звездой... Но спустилась... И засияла оттого пуще прежнего... Даже нынче, с безумным от тревоги лицом...”
Тихо всхлипывая, хозяйка продолжила рассказ:
— Лихие люди... дом мой подожгли, а Саша... Он в пожар кинулся.. Меня из окна спустил, вот только сам... не успел... Крыша обвалилась, он упал... На прутья железные!
Анастасия закрыла глаза, судорожно перехватила ртом воздух и добела стиснула пальцы.
— Две раны глубоких — там заражение, да и крови потерял... И ещё в горячке... мечется... А от лекарства только хуже... — Она горестно вздохнула.
— Настя, голубушка! Прости, что не пришел сразу... — Оленев склонил голову и сжал её ладони в своих. Он не мог себе признаться, что при взгляде на друга ему тоже страшно... Все то время, пока он пил, жалел себя, искал смысл и рисовал — здесь, в этой комнате, происходила отчаянная борьба уже не за любовь, а просто за жизнь.
Но, кажется, его извинений никто не слушал. Девушка уткнулась ему в плечо и расплакалась.
— Он почти умер, Никита, понимаешь? Почти умер! Сердце... вдруг замерло... Этот лекаришка сказал... что все кончено. Так и не знаю, что то было... Но, знаешь... я так умоляла, и он ожил...
А вдруг все повторится? И я не успею, не справлюсь? Как же я... без него!?
- Мы справимся с этим, я обещаю. И Саша не может умереть, когда за его так борются. Погуляем ещё на вашей свадьбе... Ты мне веришь?
Анастасия, тяжело всхлипывая, посмотрела на него:
— Никита... ты первый дал мне надежду. Спасибо тебе! Ты заслуживаешь истинного счастья, правда!
====== В поисках исцеления ======
В один миг Никита домчал до указанного дома гоф-хирурга. Его по-прежнему не было.