— Нужны еще некоторые приготовления. Скоро мы будем готовы перейти к исполнению плана, но пока вам не следует засорять память тем, что еще может измениться.
— Принято, — холодно сказал Ринслейф. — В таком случае я выдвигаюсь.
— Хорошие слова, мой друг.
Рыцарь сдвинулся с места и медленными шагами пошел к большой двери, единственному выходу из лаборатории. Когда он скрылся в коридоре, а двери закрылись у него за спиной, старик оперся на стену и захохотал.
— Невероятный успех! — воскликнул он. — Великое время! Вуркулур будет доволен.
Рыцаря поразила легкость полета, хотя ощущения его были совсем не такими, как он ожидал. Крылась ли причина в его новом облике или в романтических заблуждениях, которые каждому прививаются с детства, он не понимал, да и не сильно хотел: все-таки виды были захватывающие. Горы и равнины, поля и степи, а между ними — долгий перелет через спокойное море.
Его тело неслось над землей на такой скорости, что, будь он все еще живым человеком, все вокруг слилось бы в цветастый калейдоскоп; Рыцарь опасался, что его обнаружат и собьют как угрозу, однако его опасения были напрасны; несколько раз мимо него пролетали самолеты, в том числе боевые, но никто не обращал не него внимания. «Стелс, — подумал человек-машина, — продвинутый…»
Через некоторое время он оказался над пустыней; земля внизу была освоена слабо, и если бы даже чей-то острый взор и разглядел летящего в небе гиганта, то сообщить о нем было бы некуда. Рыцарь летел долго и уже приближался к цели, но вместо мыслей о задании ему в голову лезли воспоминания о Секкине.
В те годы Рыцаря звали Сунду Ринслейф. Простой секкинец, родившийся через много циклов после покорения этой суровой земли императором Мирагистом и воспитанный в традициях лангорского рабства, он с самого детства не знал иной жизни, кроме службы своим многочисленным хозяевам; только благодаря большой удаче его не успели поработить по-настоящему.
Так было до первого Секкинского восстания, в котором он участвовал непосредственно и где приобрел бесценный опыт; с тех пор он и его соратники, батальон «День крови», появлялись везде, где люди сражались с лангоритами, и оказывали им всестороннюю поддержку. В романтичное время бесконечных войн Сунду был одним из многих и мало выделялся на их фоне; однако время шло, романтики гибли, но к Ринслейфу судьба была благосклонна.
А затем началась Секкинская война.
Секкин считался самой угнетенной из всех имперских колоний; соглашение между народом гэр, правившим там до прихода лангоритов, и Нигили Синвером сделало сделало рабство неизбежной участью каждого секкинца. В отличие от других колонистов, имевших в лучшем случае по два-три раба, секкинские лангориты содержали десятки прислужников, против которых, однако, не применяли хессена и не могли бы применять: феромон вызывает зависимость, и потому долго содержать даже двадцать рабов мало кому под силу. Вместо лангорских лап волю рабов-секкинцев ломали хлысты гэрских надсмотрщиков, чьи методы вполне удовлетворяли имперцев.
Разумеется, рабы восстали при первой возможности. Искрой, из которой разгорелся пожар, стало решение императора Фенхорда увеличить налог на землю; хозяева, стремясь покрыть убытки, увлеклись эксплуатацией. Поскольку лангоритов в колонии было гораздо меньше, чем людей, восставшие поначалу преуспевали; в отличие от гэр, к многовековой тирании которых секкинский народ привык и чье присутствие воспринималось как необходимое зло, лангориты вызывали у людей ужас и отторжение.
Лейворы, похожие на волков, кахтары, напоминающие гиен, кошки-аккоры и еноты-тикку… лангориты для секкинцев были не более чем животными, прикидывающимися людьми, и рабы в Земле долгой ночи, как называли местные Секкин, служили им только из-за страха, который развеялся, как только «дикие звери» стали терпеть поражения. Гэрцы же скоро уловили, куда дует ветер, и перешли на сторону восстания.
Тогда-то и взошла звезда Ринслейфа. С первых дней мятежа он со своим отрядом присоединился к борьбе и в жестоких сражениях прославился как человек бесстрашный и талантливый, став для секкинцев символом самоотверженности и истинного героизма.
Лидеры сопротивления оценили его выдающиеся таланты и приняли его в свой круг, но радость Ринслейфа была недолгой: если он еще, как говорили, «хранил пламя освободительной войны в своем сердце», то «День крови» — нет; герои долго не живут, и однажды настал день, когда среди его братьев по оружию появилась слабость.
Ринслейф очень хорошо помнил тот день, когда его захватили в плен.