Похоже, этот аргумент возымел-таки действие. По крайней мере, Яков Никитич, прежде чем закрыть дверь, поспешно кивнул.
Стоило двери за ним захлопнуться, как лестничную площадку поглотила тьма. По лестнице снова послышались шаги. Дворник Толкаченко, инстинктивно отпрянув, распластался по стене — как раз в тот момент, когда на площадку сошел смутный силуэт.
— Честь имею, — бросил он ироничным голосом, отчего-то показавшимся дворнику смутно знакомым.
Леонид Семенович ожидал худшего, но силуэт, миновав его, как ни в чем не бывало продолжил спускаться по ступеням.
— Ык, — только и сказал (точнее, рыгнул) Толкаченко вслед. Изжога проклятая.
Яков Никитич застал дворника все там же, у говоровской двери. Мрак вокруг обретал осязаемую плотность.
— Леонид Семенович! — позвал конторщик снизу. — Это я, Яков Никитич! Тут со мною жандарм, и еще один господин.
— А что, свет разве нельзя зажечь? — послышался чей-то незнакомый голос. Чиркнула спичка, и в подъезде зажегся газовый фонарь. По лестнице поднимались тот самый поручик и «еще один господин». Их присутствие почему-то не придало Толкаченко того спасительного облегчения, на которое он рассчитывал. Яков Никитич остался внизу, возле входной двери.
— Ну так что, он там, внутри? — осведомился негромко Салытов.
— Так точно, — тоже тихо, с подобострастием ответствовал Толкаченко. — Я здесь безотлучно. Он не выходил. И тот, который с ним, тоже.
— Так их там двое? — прошептал второй господин, часто моргая белесыми ресницами.
— Так точно, двое. Я слышал, как они поднимались по лестнице. И за дверью тоже два голоса было.
— Открыть дверь, — велел Салытов.
Толкаченко перевел неуверенный взгляд на второго господина.
— Минутку, Илья Петрович. А ты не думал, что они могут быть вооружены?
Поручик, усмехнувшись, вынул из-под полы шинели револьвер. Длинный ствол ткнулся в воздух, словно глянцевитый щуп.
— Ничего, Порфирий Петрович. Я, как видишь, предусмотрел.
— Ой, — испуганно выдохнул Толкаченко.
— Надо, думаю, дать им возможность сдаться, — рассудил Порфирий Петрович. — Хотелось бы, чтоб дело обошлось без стрельбы, или вообще какого-то кровопролития.
Салытов несколько раз грохнул ручкой револьвера по двери.
— Эй, вы там! Это полиция! У нас тут ордер на ваш арест — ущучили?
Из-за двери никто не отозвался.
— Я тут давеча кое-что слышал, — жарко зашептал Толкаченко. — До того как. Не то борьба, не то еще что-то. Что-то вроде как упало, разбилось. — Толкаченко смолк, болезненно зажмурившись, словно борясь с разыгравшимся воображением. — А потом все. Стихло.
Второй господин заморгал заметно чаще.
— Драка? — поинтересовался он.
— Ну что, возможность мы им дали, — подытожил меж тем Салытов, не дожидаясь ответа дворника.
Кивнул и Порфирий Петрович.
— Только надо б вначале свет погасить.
Салытов дал знак стоящему внизу Якову Никитичу — провел себе ладонью по шее и кивнул на фонарь. От такого брутального жеста чиновник сначала оторопело вытаращил глаза, и лишь затем, сообразив, укрутил фонарю фитиль.
— Отопри дверь, затем сразу отходи вбок, — приказал в темноте Салытов.
Толкаченко взялся нашаривать ключ в скважине. Все нетерпеливо пережидали этот момент, который, казалось, длился вечность. Наконец Толкаченко отскочил-таки в сторону, в самый дальний угол площадки. Салытов и Порфирий Петрович встали по обе стороны двери. Поручик, повернув ручку, рывком распахнул дверь. Наружу хлынул свет.
Держа револьвер наготове, Салытов осторожно заглянул в помещение; Порфирий Петрович следом. В комнате было холодно, и стоял водочный дух. Если исключить горяший фонарь, атмосферу можно было охарактеризовать как фактически безжизненную.
Лежащий лицом в пол, поверх сломанной гитары мужчина вставать в любом случае не собирался. Судя по позе, этот здоровяк несколько раз пытался-таки подняться с пола, но в конце концов сила притяжения взяла над ним верх, и, похоже, навсегда. Битву за жизнь он проиграл.
Порфирий Петрович, приблизившись, опустился на одно колено и повернул мертвому голову. Сощуренные в темные щели глаза и застывшая на лице гримаса смотрелись гротескной маской. Салытов крадучись обошел всю квартиру, бдительно держа перед собой револьвер.
Через некоторое время он возвратился, уже с более расслабленным видом.
— Нет никого.
— Точно?
— Уж куда точнее. Все оглядел. Тут еще одна комнатенка есть, смежная, вроде кухни.
— А окна?
— Все проверил. Заперты изнутри. Так это и есть Говоров? — спросил поручик, указывая на лежащее тело стволом.
Порфирий Петрович поднял с пола и нюхнул лежащий возле тела порожний штоф.
— Надо будет спросить у нашего друга с лестницы. Если это и вправду Говоров Константин Кириллович, то, похоже, вижу я его не впервые. — Салытов удивленно поднял брови. — Я с ним как-то раз сталкивался, случайно. В лавке у процентщика, как его, Лямхи. Он тогда гитару закладывал. — Следователь поднял обломок гитарного грифа, все еще связанного струнами с декой. — И гляди-ка. Похоже, он тогда нашел все же деньги выкупить сей драгоценный инструмент.
— Да, Говоров это, — подтвердил Толкаченко с видом почему-то возмущенным, как будто лежащий на полу человек его чем-то обидел.
Порфирий Петрович рассеянно кивнул.
— Но как вы сказали, их здесь было двое? Вы, кажется, заметили, что слышали два голоса?
— Точно так, два.
— Один голос, я понимаю, его? — Следователь ткнул незажженной папиросой на Говорова.
Дворник кивнул.
— А другой? Вы его как-то опознали?
— Тут странно все, — признался, помолчав, Толкаченко. — Поначалу я его не признал. А потом так и признал.
— Это как понимать? — грозно спросил Салытов.
— В смысле, видно, это он и был. Тот второй, когда по лестнице спускался. Он еще мне что-то сказал.
— Что же именно? — спросил Порфирий Петрович, разглядывая папиросу, будто видел ее впервые.
— Честь, говорит, имею. Да-да, так он и сказал: «Честь имею». — Судя по интонации, этот эпизод происшествия уязвлял Толкаченко больше всего.
— Вот как.
— И вот что мне странным показалось… Что голос был как бы тот самый, что и у второго. У сообщника, стало быть.
— Что значит «тот самый»? — нетерпеливо перебил Салытов, багровея лицом.
— Ну, что это он сам и был.
Казалось, еще секунда, и поручик отвесит дворнику оплеуху.
— То есть вы полагаете, — поспешил вмешаться Порфирий Петрович, — что голос прохожего на лестнице принадлежал тому самому человеку, которого вы слышали в квартире у Говорова?
— Так и есть, — сбивчиво ответил Толкаченко.
— Но это невозможно! — всплеснул руками Салытов.
— Так точно! — готовно кивнул дворник с растерянной улыбкой.
— Что ж, Илья Петрович, — сказал следователь, прикуривая. — Получается, перед нами очередная загадка. — С этими словами он выпустил клуб дыма. — Вопрос в том, — он глубоко затянулся, — что это за человек находился в квартире у Говорова? — Еще затяжка. — И что еще более озадачивает, как он мог одновременно находиться взаперти и вместе с тем преспокойно спускаться по лестнице?
Порфирий Петрович, с каким-то недоумением взглянув на недокуренную папиросу, передал ее дворнику, а сам все с тем же растерянным видом закурил другую.
— Н-да, вот уж действительно загадка, — снова затягиваясь, произнес он. — Хотя, думаю, совладаем постепенно и с ней. Ты как считаешь, Илья Петрович? — Салытов не ответил, сосредоточенно о чем-то размышляя. — Логика. Нужно применить логику. Холодную, бесстрастную. Не идти на поводу у своего темперамента. Не давать волю эмоциям. Раздражением своим задачу не решишь.
— Но это и вправду невозможно! — пробурчал Салытов.