— Порфирий Петрович, милейший. Лично я ошибаться не могу. Чин не позволяет. Для прокурора, знаете ли, это вообще противоестественно. Закон предопределяет это вполне однозначно. Однако… — Липутин цепко вгляделся в следователя. — Однако вам ошибку допустить иной раз простительно. Скажем, неверно истолковав мои предписания.
— Я уверен, господин прокурор, что именно так оно и было.
— Вот-вот. Поэтому на сей раз я буду изъясняться предельно четко, чтобы исключить недопонимание. Вам вменяется немедленно — слышите, немедленно! — привлечь Первоедова для судебно-медицинской экспертизы того самого Говорова. Выяснить все доскональнейшим образом. Если проба на синильную кислоту окажется положительной, необходимо будет возобновить дело того карлика, как его…
— Горянщикова, Степана Сергеевича.
— Да, его. И того дворника. Все понятно?
— Так точно, ваше превосходительство!
— Ну и если синильную кислоту медики обнаружат и у Говорова, мне ничего не останется, как подвергнуть вас дисциплинарному взысканию. Вы меня поняли, Порфирий Петрович?
— Так точно, ваше превосходительство!
Порфирий Петрович согнулся в поклоне так, что аж в спине хрустнуло.
Двое санитаров в резиновых фартуках подняли с тележки завернутый в зеленую ткань труп. Принимая, судя по всему, недюжинную ношу, они явно напряглись, но не издали при этом ни звука — в конце концов, вопрос профессиональной чести. Ноша была как дубовая — не согнулась, не обвисла. Даже видавшие виды санитары, похоже, несколько удивились. Кто знает, может, и в их профессии еще оставалось место для удивления. Или наоборот. Кто знает.
Ношу они дружно сронили на смотровой стол. Его исчирканная инструментами, в пятнах поверхность имела сходство с разделочной доской в мясницкой, с покатыми краями и стоком над эмалированным корытом. Сбоку стоял еще один стол, поменьше, с набором всевозможных весов.
— Как восхитительно, какой поистине новаторский подход! — возбужденно делился доктор Первоедов, разворачивая ткань на землистом трупе. — Экспертизы теперь проводятся непосредственно в больницах. Никуда не нужно мотаться, все проводится по месту, со всеми удобствами для специалиста, все принадлежности под рукой. Ну разве не прогресс? Он самый! Наш славный самодержец, видно, знал, что делал, со всей этой реформой. Новаторство поистине революционное! — Похоже, это слово было приятно ему настолько, что он употребил его несколько раз кряду — Вот-вот, новаторство! И где! Здесь, у нас, в Обуховской больнице!
Согласно официальному протоколу, при вскрытии опять присутствовали все те же отставные советники Волоконский с Епанчиным. Краснобайство доктора не вызывало у них ничего, кроме брезгливости.
— Меня, честно сказать, впечатлило, как господин прокурор произнес слово «немедленно», — поделился и Порфирий Петрович с улыбкой. — Равно как и вообще его тон. Эдак твердо, прямо-таки державно. Я уж, как мог, дал ему понять, что любая задержка с нашей стороны будет исключена.
— Он что, тоже прибудет на вскрытие?
— Вряд ли. — Улыбка следователя сделалась скептической. — У меня ощущение, что он теперь будет держаться от дела на почтительном расстоянии. По крайней мере, пока не будет четкой картины.
— Ишь, на расстоянии. Чтобы ручки не марать? Нам бы так. — Первоедов вздохнул и, принимаясь за работу, сосредоточенно смолк. Действовал он в тишине; роль ассистента взял на себя один из санитаров. Сам доктор в свое время обучался анатомии у немецких профессоров и по их же книгам, которые бережно хранил. С ассистентом он, помимо малопонятных латинских терминов, общался преимущественно мимикой и жестами, в основном своеобразными кивками. Первым делом патологоанатом осмотрел открытые участки тела, глаза и ногти. Затем кивнул ассистенту, и они вместе начали удалять с трупа одежду. Сам покойник с застывшими глазами отчужденно сносил это последнее для него раздевание.
Голый, землистого цвета труп уложили на спину. Вздувшийся живот был словно набит комьями ваты; мелко торчал внизу сиротливо сморщенный пенис. Вот тебе и герой-любовник. Невольно припомнилась сцена, как они тогда с этим человеком случайно столкнулись у процентщика. Порфирий Петрович брезгливо отвел глаза.
Слышно было, как тело перевернули.
— Внешних признаков насилия нет, — подытожил Первоедов.
Труп, судя по звуку, перевернули опять.
— Нам особенно интересно, нет ли здесь каких-нибудь признаков отравления. Скажем, синильной кислотой, — произнес Порфирий Петрович в потолок.
— Не все сразу, Порфирий Петрович. Не все сразу. Краем глаза следователь видел, как патологоанатом делает на трупе глубокий треугольный надрез, позволяющий оттянуть кожу.
Одной рукой орудуя длинным скальпелем, другой Первоедов сноровисто поднял кожу вместе со слоем подкожной ткани. Пахнуло мясницкой. Ассистент уже держал наготове изогнутые ножницы для разделывания ребер. Доктор, в очередной раз кивнув, сменил скальпель на ножницы.
Ребра он разделывал со скрупулезностью педанта, стригущего ногти. Всякий раз хрусткое щелканье сопровождалось сосредоточенным насупливанием бровей.
Наконец с этой операцией было покончено, и Первоедов опять взялся за скальпель. Ассистент, руководствуясь очередным кивком, поместил ножницы на боковой столик. Затем, склонившись над отверстой грудной клеткой трупа, он утопил обе руки непосредственно под грудину, миновав остатки ребер. Последний надрез скальпеля, сильное движение рук, и вот уже отделенная грудная пластина лежит обособленно от тела на соседнем столе.
— Если мне не изменяет память, — подал голос Порфирий Петрович, — в том деле с дворником Тихоном вы указали, что оболочка легких была воспалена. Кажется, именно тогда у вас и зародилась версия о возможном отравлении. А в данном случае не может быть чего-нибудь похожего?
— Непременно посмотрим, Порфирий Петрович. Я, по счастью, практикую метод доктора Вирхова. — Первоедов взрезал трупу брюшину. Кожа под давлением раздутых внутренних органов разлезлась в стороны. Патологоанатом отошел, уступив место ассистенту, который не замедлил заняться какими-то манипуляциями в брюшине с помощью ниток и ножниц, все это под взыскательным наблюдением своего старшего коллеги. — По методу Вирхова, как вам известно, все органы отделяются и изучаются отдельно. Достаньте-ка мне, голубчик, вначале легкие, — попросил он ассистента.
Сунув руки в открытую полость, ассистент не спеша вынул оттуда продолговатый кусок влажно-розовой массы.
— Это левое? — уточнил Первоедов. Ассистент кивнул.
— Розоватость, я бы сказал, чрезмерная. Вид явно нездоровый. Я бы сказал, совсем нездоровый. Явно воспаленный. А, Порфирий Петрович?
— Я не разбираюсь. Вы же у нас специалист.
— Ха, специалист! Весьма любезно с вашей стороны, — ответил доктор скорее машинально, внимательно следя, как ассистент помещает легкое на весы.
Чаша весов увесисто стукнула, словно сетуя, что на нее кладут лишнего. Ассистент с помощью гирьки на шкале постепенно уравновесил положение обеих чаш.
— Вес в пределах нормы, — приглядевшись, констатировал Первоедов. — Так. Поместите-ка легкое на стол, я еще погляжу на него через микроскоп.
— А нельзя ли вначале обследовать содержимое, скажем, желудка? — с некоторым нетерпением поинтересовался Порфирий Петрович. — Хотелось бы поскорей узнать, есть ли вообще какие-либо основания подозревать здесь отравление.
Подобное предложение доктора несказанно удивило.
— Но как! Это же не метод Вирхова. По его методике, я должен сначала завершить изучение легких, и уж затем переходить к следующему органу. А вы мне какой метод предлагаете? Рокатинского, что ли?
— Да почему. — Порфирий Петрович смешался, но лишь на секунду. — Назовем это методом Первоедова. А? Измененный порядок ознакомления, с целью как можно скорее подтвердить или опровергнуть подозрения следствия. Каково?