— Да если б я знал наверняка, ваше превосходительство, я бы вам незамедлительно сообщил.
Липутин, укоризненно покачав головой, взялся листать папку.
— Да, вы еще, кажется, выпустили из-под стражи того студента, Виргинского?
— Так точно.
— То есть по крайней мере с него вы подозрения сняли?
— В некоторой степени. Впрочем, как и со всякого, против кого нет неоспоримых улик. Из рапорта вам известно, что мы установили за ним слежку. А также что его видели в аптеке Фридлендера. Как раз накануне смерти Говорова.
— Вы допросили аптекаря?
— Да. Допрос проводил поручик Салытов.
Липутин порылся в папке, разыскивая соответствующий рапорт.
— Ага, вот. Оказывается, он пытался купить настойку опия. Правда, безуспешно. — Глаза прокурора заинтересованно блеснули. — Может статься, он тем самым аптекаря проверял? Если тот окажется настолько мягкотелым, что продаст опий подозрительному оборванцу, то его можно подбить и на сделку посомнительней, а? Правда, ваш филер его упустил. А может, он попытался что-то такое купить в другом месте, и на сей раз ему это удалось?
— Но ведь у убийцы уже имелся доступ к синильной кислоте, — усомнился следователь. — Факт, подтвержденный результатом вскрытия Тихона.
— Закупать изрядное количество чего-то из одного источника значит наверняка навлечь на себя подозрение, — категорично заметил Липутин.
— Тут вот еще что нужно иметь в виду, — рассудил Порфирий Петрович. — Деньги. У Виргинского их никогда особо не водилось. Так что, если ему нужна была синильная кислота, вряд ли он для отвода глаз спрашивал еще и опий. Человек в нужде так себя не ведет.
— А может, аптекарь солгал? Зачем ему признавать, что он продал смертельный яд убийце под подозрением?
— Аптекарь, начать с того, не знал, что его клиент подозревается в убийстве. Может, он решил, что перед ним коллекционер бабочек?
— Бабочек? Это в декабре-то, у нас в Петербурге? Ну и фантазия у вас, Порфирий Петрович!
— Я лишь о том, что он мог так оправдать свою покупку — как перед собой, так и перед присяжными.
— Ох уж эти мне присяжные! Ох, уж лучше не надо! — отмахнулся прокурор. — Даже если и так, надо привлечь Виргинского повторно. У него к убийству прослеживается явный мотив. Взять тот же престранный договор о вверении его души Горянщикову. А пока суд да дело, привлечь и аптекаря. В поручике Салытове я уверен: показания он из них вытрясет.
— Следствие теперь в ваших руках, ваше превосходительство, — заметил Порфирий Петрович почтительно.
Что-то в словах следователя заставило Липутина в нерешительности смолкнуть.
— Э-э… Да-да, конечно, — произнес тот наконец. — А что там у нас с философским тем переводом? — неожиданно сменил он тему.
— Я полагаю, Горянщиков знал, что его жизнь в опасности, и даже знал, кого ему опасаться. А потому оставлял в тексте некие намеки. Там есть фрагменты, которых нет в оригинале.
— Пассажи, которые привлекли ваше внимание?
— Можно так сказать. Вот первый из них: Отец Веры станет разрушителем Мудрости. Далее я обнаружил еще два несоответствия. Одно из них — это ссылка на Алкивиада и Сократа. Знаете, кто таков был Алкивиад? — Липутин кивнул как-то косо — не то утверждение, не то отрицание, не то просто непроизвольное движение. — Выдающийся и в некотором смысле совершенно не отягощенный нравственностью афинский полководец, — пояснил Порфирий Петрович. — Известный как воинскими подвигами, так и своими безнравственными, святотатственными деяниями. Вот цитата из «Пира» Платона. У Горянщикова в тексте значится следующее: И да разве не возлежал Алкивиад с Сократом под одним плащом, и не держал в похотливых своих объятиях сего духовного мужа?
— Да-да. Я хорошо осведомлен о порочных наклонностях, что были в ходу у древних греков.
— Так вот, у Прудона подобного упоминания об Алкивиаде с Сократом нет. Третье же расхождение…
Липутин вскинул руку, останавливая Порфирия Петровича, и сам дочитал отмеченный следователем третий отрывок:
Общеизвестно, что Минерва была дочерью Юпитера. Она появилась на свет непосредственно из головы своего отца. Данное чудо осуществилось лишь после того, как отец целиком пожрал ее беременную мать! Для нас неудивительно, что данное божество являлось также отцом многих бастардов. С иронией, которую по достоинству оценили бы древние, одна из внебрачных дочерей Юпитера звалась Фидес [2].
— Что, наконец, все это значит? — воскликнул на этом месте Липутин, откладывая запись и строго глядя на следователя.
— Пока не знаю.
— Вы не знаете? — Прокурор буквально поперхнулся от негодования.
— Может, знаете вы? Вы уже вполне подробно ознакомились с собранными материалами дела.
— Мне-то откуда знать всю эту нелепую, лишенную смысла белиберду! Боже мой, Порфирий Петрович, чем только вы все это время занимались?
— Выстраивал версии.
— И куда же они вас вывели, эти версии? — Порфирий Петрович деликатно развел ладони, как бы извиняясь. — Вот потому я, как видите, и вынужден взяться за дело сам.
— И каков же будет ваш следующий шаг? — с невинным видом поинтересовался следователь.
Липутин вместо ответа поводил пальцем по царапине в углу столешницы и наконец бросил нерешительный, можно сказать, робкий взгляд в сторону следователя.
— А ваш?
— Лично я возвратился бы к самым истокам. Для начала к той самой девушке, Лиле Семеновой.
— Проститутке, что ли? Порфирий Петрович молча кивнул.
— Вы считаете, убийца — она? — без особой уверенности спросил прокурор.
— Нет. Но полагаю, что она могла оказаться причиной тех убийств. А потому позвольте одно лишь предложение, ваше превосходительство. Наложенное на меня взыскание я полностью приемлю. Прошу лишь единственно ненадолго отменить мое отстранение от дела.
— Об этом не может быть и речи. Своих решений я не отменяю.
— Ярослав Николаевич, вы когда-нибудь играли в азартные игры? — Прокурор воззрился на следователя так, будто получил сейчас оплеуху. — Я предлагаю сыграть буквально один кон, — как ни в чем не бывало продолжал Порфирий Петрович. — Отмените мое отстранение надвое суток. Если я не успеваю раскрыть преступление, вы отстраняете меня на неопределенный срок, без выплаты жалования. Если я дело раскрываю, то прошу вас отозвать мое взыскание. Успех мой благотворно скажется на вашей и без того безупречной репутации. Ну а неуспех даст вам полное право сделать меня козлом отпущения.
Прокурор Липутин чопорно поджал губы.
— Что я вам скажу, Порфирий Петрович. Я русский человек. А какой русский не играет.
Глава 24
ПОКА ДЕВОЧКА СПАЛА
Внезапное вторжение зелени на заснеженный тротуар Порфирия Петровича несказанно удивило. Похоже, он один во всем Петербурге позабыл, что уже канун Рождества. Вспомнил только сейчас — толчком — при виде нежданно возникшего темно-зеленого массива.
У крытого Гостиного Двора появились елки всевозможных размеров и оттенков — в том числе и уже наряженные, в лентах и расписных безделушках. Между ними расхаживали торговцы, высматривая покупателей на свой товар, который сейчас свозили отовсюду, даже из Финляндии.
Порфирий Петрович тронул за плечо извозчика.
— Останови-ка, братец. — Сидящему рядом Салытову он пояснил: — Надо на минутку отлучиться. Дело, понимаешь, важное, — и спрыгнул с саней.
Возвратился он лишь минут через двадцать, с пестрым, перехваченным лентой свертком.
— Надо было ребенку что-то захватить. У нее же, понимаешь, дитя. Девочка.
— У лярвы той, что ли? — рассерженно уточнил Салытов, глядя, как извозчик щелкает в воздухе кнутом.
Порфирий Петрович лишь улыбнулся.
— Ох и лютовал ты в то утро, Илья Петрович. — Он чутко глянул на поручика, румяное от мороза лицо которого не замедлило помрачнеть; даже бакенбарды как-то поникли. — Аж на весь участок слыхать было. А вот не упустил бы тогда Говорова, глядишь, и дело бы уже раскрыли.