Салытов в сердцах крепко ударил по поручню саней.
— Да сколько раз повторять: никого я не упускал! Речи о том тогда не шло! Задержан был не он. А он как раз выдал себя за потерпевшего, и выдвинул обвинение. Кто ж знал, что он так возьмет и смоется! Да мы тогда и не знали, что он за птица, этот Говоров! Вообще не знали, кто он такой! — И лишь заметив краем глаза улыбку сослуживца, Салытов понял, что над ним подтрунивают. — Да ну тебя, Порфирий! Что за человек!
— Да ладно, ладно. Я тебя и вправду сейчас разыгрывал. Хотя и неспроста. Я хочу, чтоб ты эту Лилю — лярву, как ты ее назвал, — припугнул. Да не просто, а знаешь, так, по-настоящему, от души. А затем, по моему знаку, оставил меня с ней наедине. И уж тогда я за нее возьмусь. — И Порфирий Петрович приподнял сверток с детским подарком.
— Ох, Порфирий, Порфирий. А не кажется тебе, что твои приемчики когда-нибудь на тебя самого обращены окажутся?
Следователь в ответ с непроницаемым видом улыбнулся.
В дверь квартиры Порфирий Петрович постучал размашисто, браво, в одной руке держа на отлете подарок.
— Ты меня понял? Держись построже, — с улыбкой напомнил он Салытову.
— Слушаю и повинуюсь. Только в суфлерах не нуждаемся, — сосредоточенно глядя перед собой, откликнулся тот.
— Бог ты мой, Илья Петрович! Никак на старости лет шутить вздумал? Да ты ли это?
— Да уж будь добр. — Поручик неодобрительно поежился, по-прежнему не оборачиваясь.
— Только внутри шуточек не допускай, прошу тебя. Предоставь это мне.
— Если мы вообще внутрь попадем, — угрюмо заметил поручик и загрохотал кулаком по двери. В ответ на удары тишина за дверью словно сгустилась.
— Что такое. Неужто переехали? — подождав, растерянно пробормотал следователь.
Салытов толкнул дверную ручку, которая неожиданно поддалась. Приоткрывшись, дверь уперлась в какое-то препятствие.
Тогда Салытов приналег плечом и толкнул. Незримое препятствие с той стороны сместилось по полу со звуком, напоминающим вздох.
Вслед за поручиком следователь протиснулся в комнату.
— О Господи Боже, — выдохнул он, сжимая в руках подарок.
— Случилось только что, — определил Салытов, с хищной зоркостью оглядывая царящий в квартире беспорядок. — Кровь свежая.
— Нет, не может быть! — выкрикнул Порфирий Петрович.
— Если б мы без остановки, сразу сюда проехали…
— Но как так? Как такое могло произойти? — словно самого себя растерянно спросил следователь.
Малышка Вера лежала на кровати, как и подобает спящему ребенку — калачиком, подложив ладошки под щеку. Не было лишь того, что так умиляет в спящих детях. Безмятежность истинно детского сна; черты личика, вторящие сладости бесхитростных сновидений или чуть насупленные, — все это отсутствовало. Да-да, не было лица. Лишь кровавое месиво с ошметками кожи и обломками костей — словно кто-то специально, методично изуродовал лицо ребенка до неузнаваемости.
— Господи Боже правый, — выронив сверток с подарком, Порфирий Петрович грузно качнулся, угодив спиной на дверь, отчего та сама собой захлопнулась. — Ужас-то какой…
— Хоть бы уж ее, того, во сне, — хмуро произнес Салытов. Лишь сейчас они увидели мать девочки. Лиля лежала на полу возле печи; вымокшие в крови волосы свились липкими темными кольцами. Глаза и рот были приоткрыты, словно видя и тайком изрекая имя убийцы. Рану на вид из-за обилия крови и не определишь.
Салытов, шагнув к лежащей, опустился рядом на одно колено и оглядел ей голову в том месте, где кровь стекала на пол.
— Удар, видно, пришелся в затылок, — определил он. — А затем ее перевернули. Или она сама в последний момент нашла в себе силы повернуться. Вон, по всей печи брызги. Да и на стенке. А девочка, похоже, спала. Должна была спать. Уповать будем, что спала. Дай-то Бог. Мать, должно быть, обернулась на секунду, и тут последовал удар. Причем нападавшего она знала, иначе бы не обернулась. А затем убийца подступил к девочке.
Салытов повернулся, думая разглядеть следы убийцы, и тут, крупно вздрогнув, указал на пол неподалеку от того места, где находился Порфирий Петрович.
Теперь, когда дверь захлопнулась, стало видно, что именно мешало ей открыться. У плинтуса лежала Зоя Николаевна в песцовой шубе, мех которой испачкан был кровью, струившейся из разбитой головы.
А на стенах стыдливо отводили от мерзкого зрелища глаза золоченые лики святых. Они словно боялись оскверниться, хотя это им вряд ли удалось: алые брызги и мазки сообщали тускловатым образам новую, несвойственную ранее яркость.
— Мать он убил, пока девочка спала, — рассудил Салытов. — Затем убил ребенка. А тут некстати возвратилась старуха — он и ее уложил, прямо на пороге. Она и пикнуть не успела.
— Боже мой, да что же это! — сокрушенно воскликнул Порфирий Петрович, глядя на сверток с подарком, сиротливо, будто ничком лежащий на полу. — Это все моя вина. Моя… Если б мы там не задержались…
— Откуда тебе было знать, — заметил Салытов, явно в утешение сослуживцу.
Порфирий Петрович с тихим отчаянием посмотрел на поручика.
— Кто это сделал? — спросил он беспомощно.
Тот в ответ, как бы демонстрируя выправку, расправил плечи и прикрикнул:
— Господин следователь, извольте держаться достойно! Правда, вслед за этим сам потерянно сник.
Порфирий Петрович, толкнувшись, как пьяный побрел на поручика (вид при этом такой, что и не поймешь — не то обнять собирается, не то придушить). Неожиданно свернув на полпути, он деревянным движением нагнулся и, вытянув перед собой руки, поднял с пола сверток и, похоже, что-то еще, после чего так же машинально выпрямился.
— Что у тебя там? — чуть севшим голосом спросил Салытов.
Порфирий Петрович в ответ протянул сверток с подарком.
— Да не в этой руке. В другой!
— А ты знаешь, что я ей купил? От всего сердца выбирал. — Салытов не ответил. — Нет, ты глянь!
Поручик подчинился и развернул бумагу. Внутри оказалась пара разукрашенных деревянных фигурок, барышня с гусаром — оба на лицо неказистые, но залихватски веселые.
— А в той-то руке что? — повторил Салытов, игрушки оставив без внимания.
Порфирий Петрович разжал ладонь. Там лежал стеклянный флакончик. «Настойка опия», — значилось на этикетке.
На стук открыла жена шкатулочника Кезеля. Лицо распухшее, в синяках; нос и тот смесь лилового и сине-желтого. Салытов ворвался, чуть не сбив ее с ног.
— Виргинский где? — рявкнул он, заполоняя собой, казалось, все помещение — безупречно чистое, с простой, но добротной мебелью. — Крови нет, — оглядевшись, резюмировал поручик, обращаясь невесть к кому.
Порфирий Петрович вошел более осмотрительно и, прежде чем что-то спросить, пристально посмотрел женщине в глаза, словно заранее ища там ответ.
— Его здесь нет, — безучастным голосом ответила она.
— Почему муж вас бьет? — спросил наконец следователь, похоже сам дивясь своим словам. В глазах хозяйки отразились растерянность и страх. — Были бы красавицей, если бы не побои.
— Когда Виргинский был здесь в последний раз? — проревел Салытов. — Отвечать, живо!
— Да вот только что, — отвечала женщина, глядя при этом на Порфирия Петровича, словно не в силах отвести от него взгляд. Было в его глазах что-то такое; нечто похожее на ответ ее собственным мыслям.
— В каком он был состоянии? — продолжал дознаваться Салытов. — Было ли в его поведении или внешности что-то необычное?
Женщина взглядом обратилась к следователю за пояснением.
— Может, на нем была кровь? Пришлось ли ему как-то приводить себя в порядок? Может, умываться?
Жена шкатулочника смиренно кивнула.
— Кровь на руках была.
— Только на руках? — уточнил Порфирий Петрович. — А на одежде? Может, ему пришлось переодеться?
Женщина съежилась, как в ожидании удара.