Целых пять часов понадобилось Кирсти, чтобы понять, что она скорее всего зря тратит время и деньги. Голова у нее болела так, будто стена равнодушия и недоверия, о которую она безуспешно билась, была самой настоящей стеной. Сердце разрывалось от беспрерывных огорчений и разочарований — повсюду она встречала пустившую глубокие корни апатию. Прежде она думала, что это страх заставляет людей молчать, и, возможно, какое-то время так все и было, но слишком многие из повстречавшихся ей людей просто-напросто не желали вникать в проблему. Или заставляли себя не вникать — потому что у них хватало забот и без этого.
Человек дает мальчишкам шанс выбиться в люди — а его еще и бранят! Да что ж это такое!
У меня своих одиннадцать, мал мала меньше, где уж мне о чужих беспокоиться!
Давно пора очистить улицы от малолетнего ворья! Эти беспризорники — настоящая чума!
Высказывания такого рода огнем горели в ее мозгу. Высказывания невежественных и бессердечных. Или молчание тех, кто боялся сэра Родерика, что еще хуже. Можно понять бессердечие мужчин и с трудом найти ему оправдание, но как понять матерей семейств? Как бы ни были эти женщины ожесточены и измучены тяжелой жизнью, но за собственных детей должны же они были испытывать страх! Неужели все они настолько слепы, что полагают, будто только нежеланные дети подвергаются опасности?
Пробираясь задами к дому Пейтона, она попыталась подбодрить себя мыслью о том, что поговорить ей удалось не со всеми горожанами, остались еще сотни других. Может, найдется среди них кто-то, кто рискнет нарушить молчание, поймет, что подобное зло можно победить, лишь признав его существование и дав ему отпор. Да, задача это нелегкая.
Крошка Элис даже рот открыла от изумления, увидев Кирсти на пороге кухни. Кирсти мысленно чертыхнулась. Пробраться обратно в дом оказалось труднее, чем тайком выбраться из него. Впрочем, Крошка Элис, как обычно, была поглощена заботами о детях, и Кирсти, прикрыв за собой дверь, спокойно улыбнулась добродушной шотландке. Возможно, ей представился случай завербовать себе союзника среди домочадцев Пейтона.
— Чем же это миледи занималась? — спросила Крошка Элис подозрительно.
— Пыталась найти в этом жалком городишке хоть кого-то, кто рискнул бы поднять голос против моего мужа, — ответила Кирсти.
— И что, обязательно было для этого одеваться мальчиком?
— Люди гораздо свободнее будут говорить с мальчиком, чем со знатной леди. Кроме того, как леди я больше не существую, потому что утонула. Верно?
Крошка Элис присела за стол, подперла круглый подбородок ладонью и хмуро посмотрела на Кирсти:
— Это опасно.
— О да. Но жить с сэром Родериком тоже было опасно. Не может быть, чтобы ни одна душа в этом проклятом городе ничего не знала! Чтобы негодяй год за годом крал детей и никто ничего не замечал.
— Не хотят говорить, да?
— Не хотят. — Кирсти вздохнула и опустилась на одну из лавок, стоявших по обеим сторонам длинного стола. — А я-то, дура, думала, что все у меня получится. Но почти на каждом углу встречала равнодушие и недоверие. Да, Родерик знает, что делает! Ему-то известно, что люди либо не поверят, либо останутся равнодушными, когда дело коснется самых бедных, а то и вовсе брошенных детей. Я просто не могла в это поверить.
— Да, это правда, пусть и горькая, но так оно и есть. Каждый заботится лишь о собственной безопасности и безопасности своей семьи. Так что совсем вам ни к чему снова выходить в город. — В последних словах Крошки Элис прозвучали едва заметные вопросительные интонации.
— Это очень большой город, Крошка Элис. И где-то там, на его улицах, должна найтись хотя бы одна храбрая душа. Кроме того, то, что сэр Пейтон сейчас нашептывает богатым и могущественным, я стану говорить бедным и беспомощным. Да, может, они и не станут помогать мне или обличать сэра Родерика открыто, но уверена, что к моим словам они все-таки прислушаются. Мои предостережения западут хоть в какие-то сердца, останутся хоть в чьей-то памяти. Рассказанные шепотом истории об ужасных злодеяниях распространятся по городу с такой же быстротой, как и при королевском дворе.
— О да. Слухи расходятся очень быстро.
— Думаю, скоро Родерик уже не сможет взять в городе любого приглянувшегося ему ребенка. Пусть даже многие не поверят слухам, но всякий раз, когда Родерик вздумает взять себе нового ребенка, слухи заставят родителей призадуматься — отдавать или не отдавать свое чадо. Если же сэр Пейтон покончит с Родериком раньше, чем моя деятельность принесет ощутимые плоды, мои усилия все равно не пропадут даром. Некоторых детей удастся спасти.
Крошка Элис кивнула:
— Что ж, может, и так. Стараешься ты, конечно, не зря, но милорд тебя не похвалит.
— Это уж точно. Не похвалит.
Кирсти медленно обернулась и увидела Пейтона. Он был как обычно неотразим. Он просто не мог быть другим, даже когда сердился. Он стоял в дверях, скрестив руки на широкой груди и расставив длинные, стройные ноги. Его красивое лицо дышало гневом.
— Все ли хорошо прошло при дворе? — спросила она любезно.
Пейтон лишь покачал головой. Она совершила опрометчивый поступок, нарушив его приказ, а держится как ни в чем не бывало. И как здорово у нее это получается. Он подошел к ней, схватил за руку и рывком поднял со скамейки.
— Нам предстоит небольшой разговор, — сказал он и вышел из кухни, волоча ее за собой.
Кирсти бросило в жар от его прикосновения, приятное тепло разлилось по телу, хотя она знала, что ничего хорошего ей Пейтон не скажет. Но это почему-то не волновало девушку. Она думала лишь о том, как приятно касаться его руки.
— Ты куда ее тащишь?!
Кирсти нехотя оторвала взгляд от широкой спины Пейтона и посмотрела на Каллума, принявшего воинственную позу. Пейтон остановился.
— Он собирается читать мне нотацию, — объяснила Кирсти.
— Ты, видимо, здорово его разозлила, — сказал Каллум, поумерив свой пыл, как только понял, что с Кирсти все в порядке.
— Думаешь, я собираюсь ее поколотить, да? — спросил Пейтон.
— Разозлившись, мужчины так обычно и поступают, — ответил Каллум.
— Не все.
На лице мальчика отразилось недоверие.
— Пойду-ка я, пожалуй, с вами.
— Очень мило с твоей стороны, Каллум, что ты заботишься обо мне, но я бы не хотела, чтобы меня ругали прилюдно, — сказала Кирсти и, понизив голос, добавила: — Он не станет меня бить.
— Ты уверена?
— Уверена.
После минутного колебания Каллум отошел в сторону. Пейтон отвесил мальчику поклон и поволок Кирсти дальше, в комнатушку, где он обычно проверял счета. Пока продолжался разговор с Каллумом, гнев Пейтона поутих. Он заметил, что девушка нисколько не боится, и усадил Кирсти в большое, украшенное резьбой кресло.
Гнев Пейтона, вспыхнувший, когда он узнал, что Кирсти натворила, был продиктован страхом за нее. На каждом шагу ее подстерегали опасности, и, случись с ней беда, он не смог бы прийти ей на помощь. От этих мыслей его бросило в дрожь. Но, слава Богу, с девушкой ничего не случилось.
Он наполнил два кубка вином, исподтишка разглядывая девушку. Костюм ее следовало признать удачным — он бы сам принял ее за мальчика, если бы не знал, что это она. Несмотря на маленький рост, у нее были на удивление длинные ноги, и мужское трико в обтяжку выгодно подчеркивало их стройность. Пейтон испытал что-то вроде ревности, подумав, что ее видели многие в этом костюме, пусть даже не зная, что перед ними женщина. Прежде его нисколько не волновало, кто, не считая его самого, мог увидеть прелести дамы, за которой ухаживал или с которой состоял в связи. Видимо, он и в самом деле влюблен в Кирсти.
— Может, все-таки объяснишь, что за игры ты затеяла, пока я отсутствовал? — спросил он, расположившись в кресле напротив.
— Значит, ты подслушал не весь разговор? — ответила она вопросом на вопрос.
Он должен понять, что для нее чрезвычайно важно участие в общем деле наравне с ним, чтобы муж ее предстал наконец перед судом. Это ведь и ее война. От того, будет ли побежден сэр Родерик, зависит ее жизнь.