Элизабет прикрыла глаза, и он сделал попытку ее утешить:
— Как бы он ни был унижен, все равно лучше быть живым, чем удовлетворить свою гордость и умереть.
Вот, подумала Элизабет, чем отличается прирожденный джентльмен, такой, как лорд Эверли, например, от человека, едва допущенного в общество: для истинного джентльмена честь превыше жизни. Именно об этом ей всегда говорил Роберт, любивший указывать сестре на классовые различия.
— Вы не согласны?
Слишком погруженная в свои мысли, чтобы осознать, как могут быть восприняты ее слова, Элизабет кивнула и сказала:
— Лорд Эверли — джентльмен и дворянин, а потому скорее предпочтет смерть бесчестью.
— Лорд Эверли, — спокойно возразил Торнтон, — дурак. Он слишком молод и безрассуден, если готов рисковать своей жизнью из-за карточной ссоры. Жизнь слишком дорога, чтобы отдать ее за такую малость. Когда-нибудь он скажет мне спасибо за мой отказ.
— А как же кодекс чести джентльмена?
— В том, чтобы умереть ради какого-то спора, нет никакой чести. Повторяю: человеческая жизнь слишком дорога для этого. Ее можно отдать за дело, в которое веришь, или за дорогих тебе людей. Любая другая причина не более чем глупость.
— А если бы я не вмешалась, вы приняли бы его вызов?
— Нет.
— Нет? — она не могла скрыть своего изумления. — Вы хотите сказать, что позволили бы ему назвать себя карточным шулером и не пошевелили бы и пальцем, чтобы защитить свое доброе имя и честь?
— Я не считаю, что моя честь была под угрозой, но даже если и так, я не понимаю, как убийство этого юноши могло бы восстановить ее. Что же касается моего доброго имени, то оно также не единожды подвергалось сомнению.
— Но в таком случае, почему герцог Хаммондский оказывает вам поддержку в обществе и так явно продемонстрировал это сегодня вечером?
Улыбка мгновенно слетела с его лица, и взгляд утратил свою мягкость.
— Это имеет для вас такое значение?
Загипнотизированная неподвижным взглядом его янтарных глаз, Элизабет утратила обычную ясность мысли. В данный момент для нее все имело весьма относительную значимость по сравнению с его глубоким, завораживающим голосом.
— Наверное, нет, — дрожащим голосом ответила она.
— Если это разубедит вас в том, что я струсил, полагаю, я мог бы проучить его за дерзость. Музыка кончилась, — тихо добавил он, и только тогда Элизабет заметила, что они уже не вальсируют, а только слегка покачиваются, обнявшись. Понимая, что у нее нет оправдания, чтобы и дальше находиться в его объятиях, она подавила разочарование и хотела отступить, но тут оркестр заиграл новую мелодию, и их тела снова согласно задвигались в такт музыке. — Раз уж я лишил вас сопровождающего на завтрашней прогулке в деревню, — сказал Ян через минуту, — может быть, вы рассмотрите другой вариант?
У Элизабет радостно подскочило сердце, она подумала, что он хочет быть ее кавалером. Он будто прочитал ее мысли, но ответ снова обманул ее ожидания:
— Я не могу сопровождать вас, — решительно отказался он.
— Почему? — улыбка сползла с ее лица.
— Не будьте такой наивной. Дебютантка в моем сопровождении едва ли может рассчитывать на укрепление своей репутации.
Ее мозг бешено заработал, пытаясь составить некий перечень доводов, которые могли бы опровергнуть его слова. В конце концов ему оказывает протекцию сам герцог Хаммондский… хотя… заполучить его в зятья была бы счастлива любая мать, но ни одна из них не спускала со своей дочери глаз в его присутствии, зная его репутацию распутника и повесы. Опять же, Черайз Дюмонт пользовалась безупречной репутацией в свете, и, следовательно, этот загородный прием был вне подозрений, но… если бы она могла закрыть глаза на то, что сказал ей лорд Ховард.
— По той же причине вы отказались танцевать со мной, когда я попросила вас об этом?
— Отчасти.
— В чем же заключалась другая причина? Он мрачно усмехнулся.
— Назовите это хорошо развитым инстинктом самосохранения.
— Не понимаю.
— Ваши глаза убийственней дуэльных пистолетов, моя дорогая, — сказал он, криво улыбаясь. — Они могут и святого сбить с пути истинного.
Элизабет слышала немало цветистых комплиментов, воспевавших ее красоту, и относилась к ним с вежливым равнодушием, но грубоватая лесть Яна, к тому же высказанная почти с неохотой, заставила ее рассмеяться. Позже она поняла, что в тот момент совершила самую большую ошибку: она позволила ему усыпить ее недоверие и восприняла его как равного, то есть хорошо воспитанного мужчину, на порядочность которого можно положиться, и расслабилась.