Принц изо всех сил пытался скрыть волнение, но сердце в груди колотилось так быстро, что он начал запинаться:
– Мо… можно потрогать?
– Конечно, гэгэ, – с улыбкой ответил Хуа Чэн.
Опьянённый восторгом, Се Лянь принялся расхаживать среди сокровищ, поглаживая то одно, то другое и приговаривая:
– Да это… это же всё шедевры! Вот отличный меч, таким можно в одиночку сразить множество врагов. Ой, и этот хороший! Погоди, а кинжал…
Хуа Чэн стоял, прислонившись к дверному косяку, и смотрел на раскрасневшегося, самозабвенно любующегося оружием Се Ляня.
– Ну, что скажешь? – наконец поинтересовался он.
Принц глаз не мог оторвать от этого богатства. Не оборачиваясь, он спросил рассеянно:
– В каком смысле?
– Нравится?
– Да!
– Очень нравится?
– Очень!
Хуа Чэн посмеивался над ним, но Се Лянь этого даже не замечал. Сердце его учащённо билось, когда он достал из ножен острый меч с зелёным блестящим клинком длиной в четыре чи[2] и охнул от восторга.
– Гэгэ, что-нибудь тебе приглянулось?
Се Лянь так и сиял:
– Всё! Мне всё нравится и всё приглянулось!
– Насколько я знаю, у тебя при себе и оружия-то нет. Какое придётся по душе – возьми поиграться. А раз всё по вкусу – бери всё, дарю!
– Нет-нет! – поспешно отказался принц. – Мне ничего не нужно!
– Разве? А мне вот показалось, что тебе сильно понравился меч…
– Не обязательно владеть всем, что нравится. Я много лет не брал в руки оружия, вот и залюбовался твоими сокровищами. Сам подумай: подаришь ты мне свои богатства – а где мне их хранить?
– Очень просто, – сказал Хуа Чэн. – Подарю тебе этот зал!
Се Лянь решил, что тот шутит, и расплылся в улыбке:
– Нет, такой большой зал я не унесу.
– Я и землю подарю. Приходи любоваться оружием когда пожелаешь.
– Ну ладно, хватит, – замотал головой Се Лянь. – Хранилище надо регулярно убирать, а я не смогу хорошо заботиться об этих чудесных вещах.
Он с крайней осторожностью вернул меч на подставку и мечтательно протянул:
– А ведь когда-то и у меня был свой арсенал… Жаль, что сгорел дотла. У тебя тут, Саньлан, такие диковинки! Береги их.
– И эту проблему мы решим. Давай буду помогать тебе с уборкой?
– Слишком большая честь для меня. Чтобы сам князь демонов – и у меня на побегушках?
Вдруг принц вспомнил, как перед отправкой сюда Цзюнь У предупреждал его: «Ятаган Эмин – проклятое оружие, несущее горе. Для его создания требуются человеческие жертвы. Не дай ему ранить тебя или вообще прикоснуться: может случиться большая беда».
Чуть поразмыслив, Се Лянь всё же завёл разговор:
– Впрочем, Саньлан, ничто здесь не сравнится с твоим Эмином, так ведь?
Хуа Чэн приподнял левую бровь:
– Надо же! Ты о нём слышал, гэгэ? О моём ятагане.
– Так, краем уха.
– Дай угадаю, – усмехнулся Хуа Чэн, – тебе наболтали, что он закалён кровавой чёрной магией и что я приносил им человеческие жертвы?
Как обычно, в самую точку.
– Я не думаю, что это правда… Дурные слухи могут ходить про каждого – не станешь же верить во все. А можно взглянуть на этот легендарный Эмин?
– На самом деле, ты уже его видел.
С этими словами Хуа Чэн подошёл поближе, встал перед Се Лянем и тихо произнёс:
– Смотри. Это и есть Эмин.
Глаз на рукояти висевшего у него на поясе клинка завращался, уставился на Се Ляня, а затем как будто даже прищурился.
Глава 42
Удача, данная взаймы. Ночная прогулка по Дворцу невероятного наслаждения
Часть первая
Се Лянь наклонился к ятагану:
– Здравствуй.
В ответ глаз сощурился ещё сильнее, почти сжался в щёлочку. Казалось, он улыбается – и, как самый настоящий глаз, не уставился в одну точку, а поглядывает по сторонам.
– Гэгэ, а ты ему нравишься, – тепло сказал Хуа Чэн.
Се Лянь поднял голову:
– Правда?
– Правда. Был бы ты ему неприятен, он и смотреть бы не стал. А ему редко кто приходится по душе.
Услышав это, принц обратился к Эмину:
– Что ж, тогда большое спасибо. Ты тоже мне нравишься…
От этих слов глаз заморгал, а потом клинок вдруг задрожал.
– Нельзя, – строго сказал Хуа Чэн.
– Что нельзя? – не понял Се Лянь.
– Нельзя.
Эмин опять задрожал, да так сильно, что чуть не выскочил из-за пояса. Се Лянь удивился:
– Ты это ему говоришь?
– Да, – с абсолютно серьёзным видом ответил Хуа Чэн. – Он хочет, чтобы ты его погладил. А я ему велю угомониться.