— Таша! — крикнул я и подавился криком на полуслове, когда один из охранников, кажется тот, которому я несколько минут назад сломал пару рёбер и зуб выбил, что есть силы ударил коленом в живот. Освобожусь — в клочья порву ублюдка! Все оставшиеся зубы по одному выбью!
Но любимая услышала и обернулась, бросилась ко мне. И я мгновенно простил всё и всех. Хранительницу всегда до глубины души оскорбляла несправедливость, вот и сейчас она кинулась на защиту, а я запоздало понял, как сглупил.
Собственная беззащитность теперь, когда Таша смотрела прямо на меня, убивала. И без того погано, но оказаться слабым в её глазах… Я стиснул зубы от злости на самого себя, но тут её взгляд встретился с моим, и любимая, словно наткнулась на невидимую преграду, замерла в нескольких шагах от меня. Нежные губы дрогнули, золотистые глаза затуманились и…
Хранительница, будто окаменев, всматривалась в моё лицо, а у самой такой вид… Непонимающий, ошарашенный и отстранённый. Словно… и вправду не помнит меня. Совсем. Почему? Сердце кольнула тупая игла разочарования и боли, но несмотря на это я почти задыхался счастьем близости чуда. Она ведь рядом! Я почти чувствовал тепло её тела, ласкал взглядом каждую чёрточку дорогого лица.
Родная моя, любимая! Как же так… Чем я обидел тебя, чем оттолкнул? Ведь ясно вижу, инкуба не любишь. Значит, не он причина твоего бегства. Ещё несколько дней назад ты тянулась ко мне всей душой. Вздрагивала, стоило прикоснуться, и золотистые глаза светились любовью ярче всех солнц бесконечного множества миров. Моё доверчивое хрупкое счастье, на него ты смотришь иначе. Не так…
— Ну же, Ташенька, — попытался вернуть девушку к реальности инкуб, позвав сладким до омерзения голосом и взял Хранительницу за руку.
От вида его пальцев на локте любимой я рванул верёвки, раздирая кожу на запястьях в кровь, но держали меня крепко. Слишком крепко…
— Иди к себе, — потребовал он и продолжил с фальшивой заботой: — Я скоро приду. Видишь, тебе уже ничего не угрожает.
Не угрожает? Он имеет ввиду меня?! Скотина! Что этот ублюдок напел Хранительнице? Осознание затуманило разум, и я вновь дёрнулся в безуспешной попытке освободиться. Ещё миг, и закричал бы в голос, кого здесь стоит опасаться Таше, но почувствовал, как клинок одного из цепных псов инкуба вспорол кожу на спине ровно напротив сердца. Недвусмысленный намёк…
Я замер. Не хватало ещё напугать Хранительницу! Трудно представить себе, как ей будет плохо, если меня убьют на её глазах. Путь она меня не помнит, но это же Таша! Она даже за своего предполагаемого убийцу переживала, когда мы озвучили перспективы подонка, который подкинул в её комнату ортану5.
Потому я стоял неподвижно и молча, глядя в золотистые глаза и моля Небо, чтобы меня убивали где-нибудь подальше, лишь бы она не видела. Пусть убьют. Безразлично. Главное, чтобы в этих глазах не было слёз. Всё равно я сейчас — обуза, не помощник.
Но тут Таша подалась вперёд и выдохнула невероятное:
— Люблю тебя.
Глядя на меня! На меня, не на инкуба! Его зубовный скрежет я услышал отчётливо, жаль, реакции не увидел, потому как не мог оторвать глаз от растерянного и даже испуганного личика любимой.
Всё мысли улетучились вмиг. Лишь сердце колотится и душа рвётся навстречу той, которая, даже забыв, помнит. Моё невозможное чудо…
— Эм… Простите, я… — пробормотала Таша, нервно прикусив губу. — Я сама не знаю, почему так сказа…
— Ты! Любишь! Меня! — развернув за плечи лицом к себе, прошипел инкуб, склоняясь к Хранительнице так близко, что я не сдержал рыка и подался вперёд.
Меня резко дернули за связанные запястья, фактически накалывая на лезвие ножа. Кровь струей уже стекала по спине, но мне было почти всё равно. «Почти», потому что всё ещё не желал оскорблять любимую видом своего окровавленного трупа у её ног.
Небо, как же я себя ненавидел в тот миг, когда другой мужчина не просил — требовал у Таши любить его и лишь его, а она испуганно и растерянно смотрела в его искажённое злостью лицо! И даже факт бессмысленности требований не успокаивал.
Мышцы дрожали от усилий стоять неподвижно, душу разрывали противоречия. Хотелось, чтобы Таша ушла. Немедленно! Сейчас! Иначе не сдержусь, в противовес доводам разума кинусь на инкуба. И не дотянусь, а любимую до слёз доведу.
Так что да, рассудок желал, чтобы Хранительница покинула зал как можно быстрее, пока ещё не поздно. И в то же время другая часть меня стонала: «Не уходи, родная! Не покидай! Не обездоливай глаз и сердца, будь рядом!»
А она… просила за меня.
Небо, как я мог это допустить? Как мог поставить женщину, которую поклялся охранять и беречь, в положение, когда она должна защищать меня? Как?!
Когда инкуб приказал увести меня, рассудок потребовал спокойно подчиниться, уйти, не акцентируя лишний раз внимания Таши на своём бессилии. Дождаться удобного случая для побега. К своему стыду, поддался я не разуму, а эмоциям. Увидел, как в уголках золотистых глаз заблестели слёзы, и словно сошёл с ума.
Я рвал верёвки, двоих стражников уронил, троих достал-таки ногами. У одного теперь с потомством точно будут проблемы. Ещё одному выбил парочку зубов, ударив головой. Потом случилось закономерное — оставшиеся цепные псы инкуба навалились гурьбой. Хорошо хоть нож воткнулся в ребро, а не в сердце. Так что сознание я потерял уже вне зоны видимости своего чуда.
Очнулся уже в темноте, спутанный по рукам и ногам. Судя по ощущениям, рану обработали заживляющей мазью. Если хвалёная регенерация рода не подведёт, через пару дней буду в состоянии драться в полную силу, вот только…
Я дёрнул рукой, чтобы проверить крепость верёвок, и похолодел. Мышцы не слушались абсолютно. Я не мог шевельнуться, не мог даже просто выругаться! Да я даже моргнуть не мог! И не могу до сих пор.
Не знаю, сколько времени прошло. Несколько раз я проваливался в странное состояние полусна, но отличить его от реальности было сложно. Кошмар — он и есть кошмар. Бессильная ярость, постоянная тревога за любимую, злость на самого себя и ненависть к врагу. А теперь Ирвин однозначно стал врагом.
Не потому, что инкуб одержал верх или подверг этой пытке бессилия. Нет. Враг есть враг. Глупо ненавидеть кого-то за собственные просчёты. Но он посмел поднять голос на Хранительницу, хватать её за руки, лгал ей в глаза и довёл до слёз. И это я ещё не знаю, как и почему Таша оказалась здесь! Ненавижу…
Тишина отмеряла секунды, и те каплями бессильной боли падали на каменный пол. Казалось, даже слышу, как они разбиваются сотнями мелких брызг и разлетаются по крохотной комнатушке без окон. Звук, которого не было и быть не могло, эхом отдавался в ушах…
Несколько раз приходил лекарь, обтирал каким-то отваром, после чего кожа зудела и становилась болезненно чувствительной, а в голове звенело. Но я лишь лежал, как статуя Эрданского короля, и не мог даже ругаться.
Зато с приходом лекаря убеждался, что не ослеп, ибо стоило открыться двери, потолок начинал светиться, а я видеть. Ничего особенного, собственно, лишь сам потолок, да верхнюю часть стен, но и это давало надежду. Рано или поздно тюремщики допустят промах, и я им воспользуюсь во что бы то ни стало.
Когда мрак рассеялся в очередной раз, сердце дрогнуло прежде, чем глаза привыкли к свету. Не я — оно почувствовало приход Таши. И радость смешалась с ужасом. Она здесь, совсем рядом. Да что там, Таша есть, и этого уже довольно для радости. Просто есть — и душа поёт от счастья, а разум… пронизан отчаянием от осознания, в каком положении видит меня та, которая дороже всего мира. Та, для которой хочу быть сильным, уверенным, непобедимым… Чудо моё, прости.
Таша подошла, опустилась на колени. Я слышал её прерывистое дыхание. Не видел, но чувствовал её слёзы. Бедная моя! Нежная… Как же тебе тяжело, родная…
Она начала снимать путы, а я впитывал прикосновения тонких пальцев и беззвучно молил: не плачь, родная! Я не стою этого. Ничто в этом мире не стоит твоих слёз, чудо. Ты здесь, и этого довольно, чтобы верить Небу. Оно создало тебя, значит — счастье есть. Разве этого мало?! Не плачь, родная… А веревки… Что с ними, что без них — толку от меня сейчас, как от козла молока.