Гордо вскинув подбородок, решительно заправила кровать белым покрывалом. Сняв обувь, завернула её в пакетик, засунула в рюкзачок и уселась на покрывало в позе лотоса.
— По щучьему велению, по моему хотению, вези меня, кровать, вампирское счастье искать! — продекламировала, направляя на мебель поток магии из Нашкара.
Несколько секунд ничего не происходило. Вот прямо совсем ничегошеньки! Солнышко светит, птички поют, ветер дует, вода, соответственно, течёт себе, куда текла. Угу, и я по-турецки восседаю посреди леса на аккуратно заправленной кровати.
— И как это называется? — минуты через две обиженно протянула я. — Чего не шевелимся, лапками не шебуршим? Развею ведь к едрене фене… Я вроде ясно сказала, вези меня кро… о-о-о-о-ва-а-а-ать! А-а-ай! Я не-е-е-е эт-то имела-а-а- ввиду-у-у-у!
Вероятно, впечатлившись до кончиков металлических ног перспективой быть развеянной, кровать рванулась к свету и лучшей жизни. Я только и успела вцепиться в спинку из гнутых прутьев! Мебелишка, оживлённая магией, карабкалась на дерево с такой скоростью, будто ей под хвост скипидара плеснули и спичку поднесли!
Мои собственные ноги, старательно сложенные в позу лотоса, расплетаться отказались напрочь, и теперь я бултыхалась, удерживаясь на одних руках и вопя от ужаса.
— Муху тебе в пирожок, зараза-а-а-а-а… Ты ж не бе-е-елочка-а-а!
Кровать, которая уже вынырнула на свет божий, миновав кроны, теперь покачивалась на макушке одного из деревьев и явно решила доказать мне обратное. В том смысле, что она — как раз-таки самая что ни на есть белочная белка! И ка-а-ак прыгнет!
Соседнее деревце приняло нас в ласковые объятья. От удара гибкой веткой по лицу меня спасла всё та же спинка из металлических прутьев, но по пальцам хлестнуло ощутимо. Я взвыла в голос!
Ко всему, стволы оказались тоненькие, как и ветки, и, естественно, под весом панцирной кровати дерево прогнулось чуть ли не до самой земли. И вот тут спрыгнуть бы мне, балбесине стоеросовой, но… я не успела. В отместку за надругательство бедное дерево в тот момент, когда его макушка почти коснулось земли, преисполнилось решимости и силы. Как думаете, что оно сделало? Угу, именно — со всей дури запустило нас с кроватью в полёт по высо-окой дуге.
От моего визга не только волосы распрямились — даже ноги распутались и вцепились всеми десятью пальчиками в белых носочках во вторую спинку.
И чем мне не нравилась неподвижная кровать? Ветерок свежий, тёплые лучики щёки ласкали. А теперь?! Кровать парит отнюдь не ласточкой. Ветер в харю, аж в ушах свистит. На глазах слёзы от солнца, ветра и воплей. Полный рот листьев, пальцы горят от хлёстких ударов прутиков, задница… ноет в предчувствии приземления и новой порции неприятностей.
Про руки вообще молчу! Их уже свело от усилий «держать и не пущать»! Берегут, родимые, тушку своей неразумной хозяйки. Дурная, но ведь своя же. Жалко им видно её, меня в смысле. И себя тоже. От нас же живого места не останется, если мы все…
— А-а-а-а-! — преодолев наивысшую точку дуги, мы полетели вниз.
Стремительно и неотвратимо приближалась земля. Задаваться вопросом, куда конкретно мы врежемся — в очередное дерево или прямо на каменистое дно ручейка, я и не подумала. На такой скорости и с этой высоты одна фигня. Разобьёмся и всего делов!
Оказалось, не совсем одна… Очередное дерево приняло наш вес, как следует прогнулось и повторило манёвр своего предшественника.
— О, да-а-а-а! — взлетая навстречу сиреневым небесам, возрадовалась я отдалению собственной кончины.
— Ой, не-е-ет! — возопила, когда мы снова начали падать.
Навсегда запомню взгляд крупногабаритного птеродактиля в перьях, мимо которого мы пронеслись! Бедный, такое косоглазие уже никакими силами не излечить!
— Меня сейчас стошни-и-и-ит… — завыла после четвёртого или пятого «пинка под пружины», выданного представителем местной флоры нам с оживлённой мебелью.
Не знаю, кровать ли утомилась сказать по макушкам деревьев, судьба ли, вздрогнув от моих воплей, оглянулась и распахнула свои объятья, повернувшись к лесу задом, а ко мне передом. Не знаю. Просто в какой-то момент исхлёстанные ветками в кровь руки решили, что смерть для такой, как я, будет благом, и… разжались.
Мы как раз преодолели высшую точку очередного прыжка и падали. Кровать была тяжелее и заметно обогнала меня на пути к земле, чтобы, оттолкнувшись от бело-розовой пены листьев, взмыть к небесам и с торжествующим скрипом отправиться в путешествие навстречу свободе, а я… Ну да, с визгом окунулась в ту самую пену, которая на деле оказалась скопищем веток.
Счастье ещё — судьба не успела отвернуться. Верещащий комок конечностей с рюкзаком на спине почти без травм миновал сучья и толстые ветки, отделавшись множеством болезненных, но не представляющих опасности ударов тонких прутьев.
В процессе цепляния за ветки я обломала ногти, исцарапалась, изобрела кучу новых ругательств, содрала кожу с ладоней и… уменьшила скорость падения! Правда, приземлись я на твёрдое, толку от этого — чуть. Ну, не лужицей стала бы, а кучкой переломанных костей. Ещё не известно, что хуже! Но мне повезло в третий раз — я шмякнулась на нечто большое, мягкое и очень скользкое.
— Ё-о-о-ошки-и-и-н ко-о-о-т, — вниз головой летя по зелёной горке, гладкой, как натёртый воском паркет, пожалела, что бобслеем не занималась. Судя по ощущениям, мировой рекорд на скоростном спуске я точно побила бы! Особенно если в боб не залезать. Ближе к земле осознала, что «горка» сужается и, кажется, это совсем не горка, а… хвост!
— Ма-а-а-а… о-о-о-о-о! — это неизвестному земной науке монстру не понравилось, когда по нему катаются, да ещё и орут от души. Лёгким движением огромного хвоста меня снова отправили в полёт, когда до вожделенной почвы, поросшей мягонькой травкой, оставалось не больше пары метров.
— Чтоб тебя-а-а-а-а!
Пролетая мимо всё того же птеродактиля (я его по косоглазости и распахнутому клюву узнала), радостно помахала несчастной жертве идиотизма и магии ручкой. Ну, может не совсем радостно, и не одной только ручкой, но помахала ведь! Даже погладила, кажется… По крайней мере пучок перьев в кулаке на это намекал весьма откровенно.
— Спасите-е-е-е! Я так не-е-е игра-айу-у-у-у-у…
Плюх!
Посадка вышла так себе, но зато я осталась жива. Увидев, куда лечу, я умудрилась перегруппироваться и войти в воду ногами вперёд. Несмотря на дурацкий каламбур, это спасло мне жизнь. Правда, пятки я отшибла знатно, но лучше их, чем голову! Даже пустую…
Выныривая на поверхность, ещё ничего не соображала. Видно, невеликая стайка моих извилин отстала в пути. Правильно, она — не я, ей бадминтонным воланчиком подрабатывать неохота. Мне тоже, но кто ж меня, безмозглую, спрашивать будет?
Отплёвываясь и чихая, я судорожно гребла к берегу. Слава Богу, он оказался недалеко.
Волей судьбы я плюхнулась в самую серёдку лесного пруда. Это плюс. Пруд оказался ямой среди торфяников — это минус. Если сверху водичка показалась блестящей голубой монеткой, при ближайшем рассмотрении, да после погружения до самого дна, характерная муть вместе со мной поднялась на поверхность. Хорошо ещё, после пережитого безумия это уже не трогало. Отдышаться бы!
До твёрдой земли пришлось минут десять продираться сквозь камыши по колено в иле, ежесекундно ожидая укуса какой-нибудь змеюки или другой твари в ногу. Но, Боже, зато я узнала, что такое настоящее счастье, не отягощённое сомнениями, страхами и комплексами! Вскарабкавшись на довольно высокий бережок и попутно измазавшись с ног до головы, я распласталась на травке мордой лица вниз. О, да-а-а! Земля… настоящая, твёрдая, вожделенная земля! Отныне и навеки, я люблю тебя!
С полчасика я изображала из себя пятиконечную звезду, попеременно то лобызая травинки и пытаясь их обнять, то попросту впадая в ступор. Извилины меня догнали, но никак не могли принять решение: стоит ли возвращаться в черепушку, скрытую колтуном грязных волос? Тем более, если эта черепушка присобачена к туловищу столь неосмотрительной особы, которая всё время норовит вляпаться в неприятности.