И, болтая доро́гой о судьбе Александрийского дворца, мы покинули его холодные стены.
Ораниенбаум и Петергоф были исключены нами из рассмотрения даже без поездки на место. Усадьбы эти уже будто подёрнуты патиной времени: на каждом шагу натыкаешься на следы то Петра Великого, то Елизаветы Петровны, то бабушки Екатерины… И вроде бы уже и тронуть ничего нельзя: все эти статуи, аллеи и фонтаны — уже история! Нам же хотелось устроить всё по своему собственному вкусу.
Вечер мы провели, осматриваю помещения Царскосельского дворца. Надо сказать, всё здесь выполнено было со вкусом, красиво, изящно и очень по-екатеринински.
— Давай оставим этот дворец себе, Саша! Тут так здорово! — почти в каждом помещении восклицала Наталья Александровна.
— Я не против, любовь моя, только надобно понимать, что мы здесь решительно ничего не сможем переделать. Тут навсегда всё останется, как при бабушке Екатерине! И, кроме того, для меня здесь далековато от Петербурга; разве что перенести сюда здание коллегий!
На следующий день мы поехали в Павловск и Гатчину. Павловский дворец, мертворождённое детище моего отца, несмотря на гигантские размеры, показался нам крайне плохо приспособлен к размещению даже такого сильно урезанного двора, как наш. Огромный, в шестьсот десятин, парк, посреди которого возвышалось просторное здание с очень эклектичным фасадом. Похоже, заказчик, а с ним и архитектор, в пожеланиях своих метался между псевдоготикой и палладианством, да так ничего и не выбрал. Находясь здесь, я постоянно ловил себя на мысли — как же мне всё тут не нравится! Наталья Александровна испытывала схожие чувства.
— Право, не знаю, что мы тут делаем, Саша. Если уж Царскосельский дворец кажется тебе слишком отдалённым от Петербурга, то зачем мы смотрим Павловск и Гатчину?
— Ну, давай же осмотрим всё, раз начали! Можно же что-то придумать: например, Сенат и коллегии перевести в Павловск, и жить в Царском Селе, — предложил я, и мы поехали в Гатчину.
Здесь нас встретил звонкий лай собак. На тот момент Гатчинский дворец пустовал, а размещалась здесь лишь Обер-егермейстерская контора и остатки зверинца графа Григория Орлова.
— Бедные зверюшки! — умилилась супруга. — Надо бы о них позаботиться!
Мне розовая Гатчина не понравилась категорически. До того я бывал здесь ровно 2 раза: сначала ещё детьми нас с Константином привозили сюда в разгар зимы, когда Екатерина ездила в Крым (помню, что большая часть Гатчины стояла нетопленой), а потом год назад мы приезжали сюда на охоту. Однако, я ни разу не осматривал дворца полностью, лишь теперь исправив это упущение.
В Пеллу мы решили не ездить — из Царского Села ехать туда далековато, к тому же нам точно было известно, что усадьба эта находится довольно далеко от Петербурга, не достроена, и требует больших вложений, так что под резиденцию она не пойдёт.
Пока мы развлекались таким образом, наша свита стала партиями, через сутки одна после другой, отправляться в Москву. Сделано это было, чтобы все могли без спешки и тесноты разместиться в путевых дворцах. Вслед за ними отправились и мы.
После пятидневного путешествия являлись последовательно одни за другими в Петровский замок, расположенный у Московских ворот. Это здание было выстроено императрицей Екатериной для краткосрочных остановок, ибо обычай предписывал государям каждый раз торжественный въезд в Москву. Здание было отстроено в то время, когда императрица Екатерина предпочитала готическую архитектуру всякой другой, но в общем, производит впечатление бесформенной массы. У него мрачный вид, и он скверно расположен: с одной стороны запущенный парк, с другой — большая дорога, пересекающая открытое голое пространство. Хотя город находится всего только в четверти часа езды, но из Петровского дворца его совсем не видно. Несмотря на радикальное сокращение двора, все придворные оказались плохо размещены, а ведь нам простояло прожить тут добрых две недели, пока в самой Москве готовилась коронация и торжественный въезд.
Всё это время московская публика приезжала в Петровский дворец, чтобы представиться новым императору и императрице. Эти приёмы были занимательны — я мог познакомиться с видными московскими аристократами, известными совей оппозиционностью петербургскому свету, — но крайне утомительны и отнимали много времени. Между тем я хотел смотреть Москву и Подмосковье — присутственные места госпиталя, и, конечно же, частично принадлежавшую мне текстильную фабрику Грачёва. Пришлось ввести приёмные дни, после чего я смог свободно, хотя и «инкогнито», ездить в Москву. Надо сказать что поездки эти принесли мне мало удовольствия — вследствие оттепели дороги сделались почти непроезжими. Карета, в которой находились мы с императрицей, каждую минуту грозила падением, но нас это лишь забавляло.
— Не боишься ли ты любовь моя? — спросил я Наташу когда мы проезжали особенно ужасный буерак
— Как можно, Сашенька! Я всегда помню, чьей дочерью я являюсь, да и супруг мой, как говорят, не зря получил свой Георгиевский крест!
— Ну вот и молодец! — похвалил я жену, звонко целуя её в ухо.
— Ааай, злодей! — громко заверещала супруга, шутливо отбиваясь перчаткой.
27 марта, в Вербную субботу, состоялся торжественный въезд императорской четы в Москву. Поезд был громадный, войска тянулись от Петровского дворца до дворца Безбородко. Все гвардейские полки прибыли из Петербурга, согласно существующему в подобном случае обыкновению.
Кортеж задержался в Кремле, где мы обошли соборы и поклонились мощам. Оттуда двинулись дальше и в девять часов вечера прибыли ко дворцу Безбородко, отправившись из Петровского еще около полудня.
Дворец принадлежал князю Безбородко, канцлеру, который только что отделал его для себя с необыкновенной роскошью и изяществом. Князь предложил его нам с Наташей на время коронации, так как кроме Кремлевского дворца другого помещения в Москве не было, и даже императрица Екатерина, в последний раз как была в Москве, поселив нас с Костей в Кремле, сама имела пребывание по большей части в частных домах: императорский дворец давно сгорел. Дворец Безбородко стоял на окраине города, в одной из самых красивых его частей. При нем был небольшой сад, отделенный прудом от дворцового сада, прекрасного места общественного гулянья. Дворец не был стиснут постройками, и из него открывался обширный вид, что делало пребывание в нем более приятным, чем в Петровском. Мы с Наташей и великой княжной Александрой поселились в нем, а великий князь Константин вместе со своим двором остановился напротив, в здании, называемом «Старым сенатом». Двор провел во дворце Безбородко лишь несколько дней, а в среду на Страстной неделе переехал с большой пышностью в Кремль готовиться к коронации.
Кремль не сильно переменился с тех пор, как я последний раз видел его. И в тот раз, и теперь он производил на меня очень странное впечатление. Я, рождённый на исходе 20-го века, два раза видел Кремль вживую и много раз — на экране, но это всё не то! Тот замок, к которому я привык, выглядел, как новодел: идеально ровная кладка, прекрасный качественный кирпич, всё приглаженное, прилизанное, и какое-то неживое. А вот этот Кремль — это совсем другое дело! Древний, крошащийся кирпич, покрытый полусмытой дождями известью, трещины, из которых росли берёзки, лестничные ступени, наполовину стертые сапогами опричников и стрельцов… в общем, разница была, как между седовласым живым ветераном, облачённым в прадедовскую кольчугу, шлем со следами от татарских сабель, и пластмассовым манекеном в китайской бутафории и плаще из ацетатного шёлка.
Сам по себе дворец оказался недостаточно велик, чтобы вместить всю императорскую фамилию, поэтому мы с супругой поселились в Архиерейском доме, а Константин — в Арсенале. Наташа постоянно шушукалась с великой княгиней Анной и оставляла ее только в сумерки. Жена Константина вечно была печальна: пребывание в Москве не имело до сих пор для нее ничего привлекательного, а неприятного было достаточно. Все окружавшее не только не восхищало ее воображения, но подавляло и щемило ей сердце. Однако по вечерам, глядя на на древнюю красоту Кремля, освещенного ярким лунным светом, восхитительно отраженным всеми золочеными куполами соборов и церквей, любой испытывал мгновение невольного восхищения, воспоминание о котором никогда уже не изгладится из памяти.