Глава 2
Как же давно мы с супругой мечтали воссоединиться по-человечески! И только теперь у нас появилась такая возможность. Немедленно устроили спешный переезд, и Наталья Александровна заселилась в Зимний дворец на пустовавшую половину Константина. Так, после нескольких месяцев бака «де-юре», наконец-то мы съехались, и можем жить теперь, как положено мужу и жене. Надо же, а я уже и отвык спать с женщиной всю ночь в одной постели…
Утро. Я люблю просыпаться рано — чтобы успеть на службу в Адмиралтейств-коллегию к 7.00, согласно мною же установленному расписанию, надобно вставать хотя бы в половине шестого. И вот я лежу, думая о несовершенстве этой вселенной, где императору всероссийскому не позволено провести в постели несколько лишних минут. Наташа ещё спит, но дыхание её стало неглубоким и прерывистым — скоро проснётся и она. Что же, пора уже вставать…
— Саша?
Ну вот, поднимаясь, я всё- таки разбудил её…
— Пожалуйста, побудь со мною ещё немного! Ты всегда так рано уходишь! Когда я одна просыпаюсь в этой огромной постели, мне весь день потом так одиноко…
— Ну, разве что несколько минут. Очень много дел теперь, прости!
— Саша, можно спросить тебя? Только ты, пожалуйста, не сердись…
— Спрашивай, любовь моя! — отвечал я, целуя супругу в сонную макушку. — Давай, я буду одеваться, а ты меня спрашивай!
— Скажи… что грозит теперь графу Николаю Александровичу Зубову?
— Гм. Ты что же, решила ходатайствовать за бывшего жениха? Не можешь справиться с прежним чувством?
Наташа поднялась на локте и надула губки.
— Ну, вот что же ты опять надо мною смеёшься? Ты прекрасно знаешь, — я всегда любила тебя, ещё с того праздника в Таврическом дворце! Но ведь это было безнадёжное дело — никто, имеющий хоть каплю разума, и на секунду бы не поверил, что мы с тобой можем быть вместе. Ты — наследник престола, будущий император, а я простая дворянка, недавно лишь милостью императрицы ставшая графиней. Это было решительно невозможно! И я таила всё в себе, не открываясь даже папеньке, и лишь отвергала всех предлагаемых мне женихов. Но, когда сама императрица предложила графа Зубова — могла ли я отказать? Да и папа мечтал о внуках…
— Ну, в конец концов ты же ему отказала!
— О, когда мы объяснились — я готова была встать против целого света! Одного себе не прощу — добрая государыня была несказанно огорчена сорвавшейся помолвкой.
— Ну, честно говоря, при всех прочих достоинствах, сводня из неё была «так себе». Вон, Константин теперь со своей немкой как мучается… И меня ждало бы тоже самое, не имей я смелости отказать баденским принцессам.
Наташа тревожным взглядом следила, как я натягиваю на себя одежду. Я так и не смог привыкнуть к помощи камердинера — всегда казалось как-то тягостно-неприлично, что по утрам ко мне приходит другой мужчина и начинает застёгивать на мне пуговицы. Пришлось напрячь местных портных на конструирование одежды, которую можно одевать самому… но результат не совсем меня устроил.
— Так что же, всё-таки, с Зубовым? — прервала мои мысли Наташа.
— Не знаю. Это решит суд.
— Но ты император, и имеешь право помилования!
— Имею. Но стоит ли использовать его сейчас? Зубов вывел гвардейский полк и повёл их на Зимний дворец. Заговорщики обманули солдат, заявив им, что идут «спасать законного государя». Погибло более пятидесяти человек, а ведь всё могло обернуться ещё хуже!
— Конечно, ты прав, Саша. Но только как государь. Подумай — проявив милосердие, ты привлечёшь больше сердец, чем строгим исполнением закона! Может, помиловать его?
— Это непростой вопрос, Наташенька. Сохранив жизнь заговорщиков, не поощрим ли мы новых покушений на трон? Иногда прямое соблюдение закона есть самое высшее милосердие! Один умный человек однажды сказал, что, став из частного лица императором или иным высшим лицом, надо первым делом посадить в крепость трёх своих друзей. Они знают, за что их сажать, и ты это знаешь — и, поступив так, ты даешь знак всем прочим, что, раз уж такое случилось с твоими соратниками, то им ждать снисхождения тем паче не стоит. Прости, мне надо идти,…но я подумаю над твоей идеей.
И, поцеловав супругу, я отправился на «службу».
Обычно мой день начинался с докладов о ходе следствия. Первое время от воцарения я жил, как на иголках: не очень понятно оставалось, насколько глубоко пустил корни заговор в армейских полках. Имелись самые серьёзные подозрения, что в заговоре участвовали генерал-фельдцейхмейстер Платон Александрович Зубов и генерал-аншеф Николай Васильевич Репнин; непонятной оставалась роль Валериана Александровича Зубова, командовавшего армией на Кавказе. И это тревожило донельзя.
Я, конечно, догадывался, (а после откровений Ольги Жеребцовой — точно знал), что могут быть проблемы с рядом гвардейских полков. План на этот случай предполагал, что суворовские войска полностью блокируют недружественные армейские и гвардейские соединения, но Александр Васильевич в это время подходил уже к Тюрингии, и, разумеется, никакой помощи оказать мне не мог. За неимением самого Суворова пришлось размахивать его именем, заочно объявляя измаильскому герою различные благодеяния. Не знаю, это ли сработало или обычная привычка наших людей к повиновению верховной власти, но до Нового года присягу «императору Александру Павловичу» принесли все войска и дворянство, за исключением самых отдаленных сибирских областей, куда новости приходили очень медленно. Тем не менее 2 месяца всё висело на волоске, и костры на площади перед Зимним дворцом не затухали. Из-за этого неустойчивого положения мне пришлось отложить оглашение манифеста об отмене крепостного права, ограничившись частичным прощением недоимки. Теперь я планировал сделать это во время московской коронации, благо к тому времени всё можно было подготовить в наилучшем виде.
Через полтора месяца следствие по делу о мятеже, имевшем место 26 ноября 1796 года, наконец, подошло к концу. Заговор действительно существовал и был довольно разветвлённым. Значительная часть российской аристократии считала закон Петра I о престолонаследии, согласно которого наследник престола назначался действующим государем неудачным и желала перехода к строго наследственному правлению.
Ход следствия показал, что Николай Иванович Салтыков совсем даже и не собирался устраивать мятежа, по крайней мере, в день смерти государыни. Идиот Николай Зубов неправильно воспринял его указания, и, что называется, «побежал впереди паровоза». Ну а гвардейские солдаты и унтер-офицеры по сути вообще были использованы «в тёмную».
Соответственно, наказание рядовых преображенцев не предполагалось суровым. Большинство обер- и унтер-офицеров было попросту обмануто руководителями мятежа. Штаб-офицеры же в основном придерживались «легитимистских» воззрений, когда-то высказанных мне графом Безбородко: «положено править Павлу, пусть правит Павел». В общем, вельможная верхушка Империи желала «стабильности» — спокойной наследственной смены императора, безо всяких сюрпризов и вывертов.На этих основах и образовалась фронда, которая столь преждевременно и внезапно прорвалась в достославный день 26 ноября. Про солдат нечего и говорить — среди них не было никого, действительно приверженного Павлу.
Тут нам пришлось крепко подумать. Как объяснить этим людям, что Павел — решительно «не вариант» на роль императора всероссийского? Ведь если бы они знали то, что известно мне, ни один разумный человек не стал бы рассматривать его в качестве правителя!
И, после недолгих размышлений, я понял, что никто не сможет рассказать о Павле больше, чем… чухонцы. Точнее — «чухонцы», то есть русские, последовавшие за Павлом в Гельсингфорс. И первым мне на ум пришёл Ростопчин. В конце концов, невозможно долго служить Павлу и не получить от него пару обидных и незаслуженных головомоек!
С Фёдором Васильевичем от моего имени поговорили, и семена упали на благодатную почву. Ростопчин с радостью перешёл на мою службу, и первым заданием его оказалась беседа с офицерами мятежного Преображенского полка.