А все из-за Онории. Она буквально убила его своим отказом выйти за него замуж. Это был смертельный удар прямо в сердце; никакие бальзамы и мази не залечат этой раны. Дело даже не в том, что она отказала, а в том, как она это сказала. Голосом, в котором слышалось отвращение: «Я не смогу жить с мужчиной, который ежедневно прикасается к заразным телам». Мэтью не упрекал ее за это. Онория была довольно хрупкой и почти все свое время проводила на кушетке, на которой она даже принимала гостей. Да и сам он был отнюдь не богатырского сложения. Мэтью Лайвли прекрасно понимал, какое впечатление он производит на людей: бледный нервный молодой человек, который к тому же заикается и слишком неуверен в себе, несмотря на то, что учится в колледже.
И все же ее отказ больно ранил его, поэтому Мэтью Лайвли, двадцати пяти лет от роду, решил, допивая свой стакан молока, что с женщинами он покончил навсегда.
На кухню вошла Ханна Лайвли, дочь Молли Прентис, которая когда-то была неравнодушна к Александру Гамильтону, невзрачная женщина в черном бомбазине и маленьком кружевном чепчике.
— Ну, как погадала, мам? — спросил Мэтью. Он гордился тем, что его мать была самой известной спириткой на всем восточном побережье.
— Духи сегодня откликались очень легко. Даже без помощи Благословенного Камня. — И она выжидательно посмотрела на него.
— Мам, камень показал на запад.
Она кивнула со значительным видом.
— Дух, управляющий этим камнем, знает, в чем твое предназначение.
Шестидесятилетняя Ханна Лайвли, которую их многочисленные друзья и соседи считали прозорливой, свято верила в силу этого кристалла, поэтому Мэтью не стал говорить ей, что ему пришлось крутануть его одиннадцать раз, прежде чем тот наконец указал на запад. Будем считать, что камню просто нужно было разогреться.
— Я должен сейчас же ехать в Индепенденс, — возбужденно заговорил он. — Говорят, отправляться нужно не позднее первого мая. Фургоны, отправляющиеся после первого мая, не проезжают мимо таких же хороших пастбищ, да и до Калифорнийских гор нужно добраться до первого снегопада… — Он запнулся, поняв, что выдал самого себя, а именно — что он в любом случае запланировал ехать на запад.
Но его мать это уже не волновало. Раз кристалл выразил свое одобрение, значит, ее сын может отправляться, куда его душа пожелает.
Они слышали, как открылась и закрылась парадная дверь и в прихожей раздались чьи-то шаги. Это был отец Мэтью, он стряхивал капли дождя со своего цилиндра, — высокий седовласый джентльмен с изысканными манерами, приличествующими его профессии. Он сказал торжественным голосом:
— Мальчик Симсонов умер. Это была пневмония — его нельзя было спасти, — и прошел в библиотеку. Джекоб Лайвли сел за свой письменный стол и по привычке решил довести дело до конца, прежде чем заняться чем-то другим. Он достал бланк свидетельства о смерти, обмакнул перо в чернила и аккуратно заполнил все графы, взглянув на свои карманные часы, чтобы вычислить время смерти: от дома Симсонов было ровно шесть минут ходьбы.
Только после того, как он покончил с делами, он с улыбкой встал, возвращаясь к обязанностям мужа и отца.
— Верно ли я понял по выражению лица моего сына, что решение принято?
— Я еду на запад, отец!
Джекоб обнял сына и сказал с необычайной нежностью в голосе:
— Видит Бог, я буду скучать по тебе, сынок. Но ты рожден для того, чтобы пустить корни на чужой стороне. Мы с матерью всегда это знали. — Супруги Лайвли видели возрастающее беспокойство своего младшего сына и понимали его стремление переехать туда, где он будет нужен. Они тоже думали, что на западе он найдет наилучшее применение своим знаниям. — Время не ждет, сынок, с Богом!
Родители сделали ему подарок: черную сумку, на которой золотом были вытеснены его инициалы. Внутри лежали скальпели, ножницы, медицинские иголки, шелковые и кетгутные нитки для наложения швов, перевязочные материалы, шприцы и катетеры — все абсолютно новенькое. Он широко раскрыл глаза, достав из сумки особенно ценный инструмент.
— Стетоскоп!
— Из Франции, — сказал отец, сияя от гордости. В те дни они были еще большой редкостью на этой стороне Атлантики.
Длинную деревянную трубочку с расширенным концом, который приставляли к груди пациента, изобрели всего за несколько лет до этого. Сначала инструмент был гораздо короче, но потом врачи сообразили, что если удлинить слуховую трубку, то расстояние будет достаточным, чтобы блохи пациента не смогли перепрыгнуть на врача.