Один из помощников полковника сел верхом на брус и, уперевшись ногами в педали, резко прокрутил их. Раздался негромкий, но страшный треск, а тела сидящих озарили вспышки электрических разрядов.
— Аах! — сквозь кляп воскликнул один из связанных. Пётр? Фёдор?
— Видите, как странно — одна и та же сила может создать праздник для детей, а может — мучительным образом убить их. Всё зависит от намерений того, кто берёт эту силу в свои руки… — задумчиво произнёс Скалон. — Давай-ка ещё!
Подмастерье со страшной скоростью завертел педалями. Тут только Пётр Алексеевич заметил, что от машины к его сыновьям змеями тянутся тёмные гуттаперчевые провода. На юношей было страшно смотреть: они изгибались, тряслись, как припадочные, не замечая даже, что с силою бьют друг друга головами.
— Сударь, как вы можете! Вы же дворянин! — Пётр Алексеевич буквально взвыл, с ненавистью и изумлением глядя на совершенно бесстрастного Скалона.
— О, это, уважаемый, я для себя давно решил! Что есть «дворянин»? Как в первую голову понимать сие слово? Верность державе, или преданность своему сословию? Я знаю, как для себя ответили на этот вопрос вы и ваши конфиденты. А я вот, знаете ли, посчитал иначе! И, когда надо решать: или-или, я не остановлюсь ни перед чем. Вы слышите?
Антон Антонович вдруг подошёл к Палену совсем близко и, присев перед ним, заглянул прямо в глаза.
— Ни перед чем решительно не остановлюсь для защиты государя императора и династии. Вы даже не представляете, что я могу вам устроить!
И, глядя в небесно голубые, навыкате, глаза Скалона, Пётр Пален проверил ему полностью и до конца. До меня донеслись судорожные рыдания; плечи Петра Алексеевича содрогались. Значит, клиент готов.
Настало время «доброго полицейского», а заодно, по совместительству, и deus ex machina. В общем, не начавшуюся толком пытку остановили, и я появился в поле зрения Палена с самой благожелательной миной на лице.
— Пётр Алексеевич! Да вы сидите, сидите! — предупредил я его тщетные попытки то-ли вскочить и вытянуться передом ною во фрунт, толи упасть на колени. — Право же, это пустяки! Можете передо мною сидеть, я нисколько за то не в претензии; вы, главное, не пытайтесь меня зарезать.
— Ваше Величество! Я верный ваш подданный, Ваше величество! Умоляю, Ваше Величество! — от переполнявших его чувств Пален буквально фонтанировал полубессвязными фразами, плача при этом, как младенец. У меня мороз прошёл по коже: когда здоровый и мужественный человек вот так вот захлёбывается от рыданий — это реально страшно!
— Пётр Алексеевич, будьте покойны: у вас всё будет хорошо! Антон Антонович, уверен, в строгих мерах нет никакой необходимости. Барон всё прекрасно понял! Правда, Пётр Алексеевич⁈ Только обязательно в точности делайте так, как говорят вам эти люди: иначе я не смогу спасти ваших близких!
Пален в ужасе переводил взгляд с меня на Скалона, затем — снова на меня. Пришлось дожидаться. пока он вновь обрёл способность к членораздельной речи.
— Ваше величество! Я сделаю всё, как вы прикажете. Но я не могу быть причиной гибели других людей! Можете ли вы обещать, что никто из связанных со мною известной вам тайною лиц никак не пострадает?
«Не можешь быть „причиною гибели“? Да что ты говоришь!» подумалось мне.
— Хорошо, никто не пострадает. Обещаю! — ответил я вслух и выразительно посмотрел на Скалона.
Тот отдал короткий приказ, и перед Паленом тут же оказалась конторка с чернилами, перьями и бумагой.
Каменноостровский дворец, 22 декабря 1798 года.
— Государь император! Александр Павлович! — средь всеобщего смятения раздался голос Петра Палена. — Но вы же… Вы же обещали, что никто не пострадает!
— Конечно. Конечно, я обещал. Что же поделать — надо было обещать, ну, я и обещал… Но вы же понимаете, Пётр Алексеевич — нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц! Так что, увы, ничем не могу вам помочь. Впрочем, лично вы можете быть свободны: а вот остальных господ я попрошу остаться.
И, обернувшись к бледному и сосредоточенному Волховскому, возглавлявшему нашу засаду, коротко бросил:
— К о л И!
Конечно, я не стал дожидаться окончания ужасной сцены, разыгравшейся после этих слов. Штыками дело не обошлось: загремели ружейные, а затем и пистолетные выстрелы. У заговорщиков огнестрельное оружие было лишь у двоих конногвардейцев, заткнувших за свои шарфы седельные пистолеты, так что наше огневое превосходство было подавляющим. У нескольких моих людей имелись и гренады на случай, если бы мятежников пришлось выкуривать из забаррикадированного помещения; к счастью, никто не был столь глуп, чтобы пустить их в ход в моей спальне. Комнату заволокло кислым пороховым дымом; вопли убиваемых людей отражались от ампирных панелей и мраморной отделки.