Подойдя к двери кабинета, где звон разбиваемого стекла и фарфора перемежался с русскими, французскими, немецкими, финскими и шведскими ругательствами и, почему-то, яростными криками про «якобинство» и «потемкинский дух», Мария Фёдоровна произнесла короткую молитву, толкнула тяжелую дверь и…. едва успела захлопнуть ее перед летящей прямо в лицо вазой!
— ВООООН!!! — послышалось из кабинета.
— Мой друг, это я! — громко произнесла королева, — Позвольте мне войти!
Шум в кабинете затих, и подождав несколько мгновений, королева открыла дверь, переступив порог кабинета… Но Mon Dieu, что собой представлял этот кабинет! Вся мебель переломана, оконные стёкла выбиты, драгоценные вазы китайского фарфора (подарок из Аничкова дворца) разбиты вдребезги… И посреди этого разгрома стоял король Павел с взъерошенным видом, в сбитом набок парике, с перекошенным лицом, метая глазами молнии, угрожающе жестикулируя своей тяжелой тростью.
— Ааа! Очень кстати, мadame!
— Что случилось, Ваше Величество? — спокойно поинтересовалась королева, — Чем так провинился ваш кабинет?
— Не кабинет! — с бешенством ответил Павел, — Но кое-кто провинился! Почитайте, и убедитесь, какого императора вы подарили России и нашему Дому! — подбежав к Марии, он сунул ей какое-то письмо.
— Если правильно помню, дарили мы его вместе, — не приняла обвинение королева, вчитываясь в письмо, пока её муж, шумно дыша, в бешенстве стоял посреди кабинета, рубя тростью воздух. По мере чтения, по ее лицу пронесся весь спектр существующих в природе цветов, и только огромное напряжение сил удержало Марию от обморока.
— Это… Это… Это неслыханно! Да как он посмел! Отдать нашу дочь за какого то Буонапартия! Это европейский скандал! Позор для всего дома Романовых! Для всех монарших домов Европы!
— Рад что вы это понимаете, мadame, — мрачно ответил немного успокоившийся Павел. — Покойная маменька даже после смерти умудрилась нагадить! Сама не умела воспитывать детей, жила как кукушка, и мне не давала! Поручила нашего сына швейцарскому республиканцу Лагарпу — И вот, пожалуйста! Плоды!!! Он то и научил его всякому якобинству! Дворянство со всех сторон обидел, шпицрутены отменил, армию вверил дураку Суворову, конституцию какую-то готовит, а теперь вот, и до нашей семьи добрался!
— Да он просто сошел с ума! — вскипела от возмущения королева. — Надо немедленно это прекратить!
— И как вы собираетесь это «прекращать», мadame? — поинтересовался король, — Мы в Гельсингфорсе, а наша дочь в Петербурге. А этот Буонапартий вообще отправлен в Персию! Командовать армией! В бригадирском чине! Каково⁈
— Надо ехать в Петербург! — решительно заявила Мария, — В письме указано, что бракосочетание прошло формально. Александрин ещё не стала на деле женой этого корсиканца, ей четырнадцать, слава Богу, нашему сыну хватило мозгов не укладывать её в корсиканскую постель! Брак еще можно аннулировать в Синоде!
Слушая жену Павел понемногу успокаивался, обретая уверенность.
— Верно! Право, не думал, что когда-нибудь скажу такое, но у вас светлая голова, мadame! Эй, кто там! Немедля готовьте выезд! Мы едем в Петербург! Не-за-мед-ли-тель-но! Он мне за всё ответит!
Несколько дней спустя. Петербург. Зимний дворец. 16 июля 1797 года.
Беседа императора России с королем и королевой Финляндии происходила наедине и за закрытыми дверями. В конце концов, это наше семейное дело. Даже Наташу не стал звать — незачем ей волноваться; а Курносов для таких разговоров слишком несдержан. Хорошо еще родители за время поездки от Гельсингфорса до Петербурга, несколько успокоились, и вели себя почти прилично… Почти.
А ещё я хорошо подготовился к разговору. Сперанский целую ночь не спал, составляя мне меморандум о матримониальных союзах правителей Российской державы! Так что я смело бросился головой в омут:
— Откровенно говоря, дорогие PapA и MamA, я не понимаю ваших претензий. Что я сделал не так?
— Издеваешься? — взорвался Павел. — Сначала этот недостойный мезальянс — женитьба на некоронованной особе…
— Вообще-то, PapA, жениться на дочери генерал-фельдмаршала и самого великого полководца в истории России, куда менее позорно, чем на чухонской портомойке, взятой из-под эскадрона драгун; но эта женитьба не помешала императору Петру Алексеевичу стать Великим. А эта портомойка после него и на троне успела посидеть пару лет, и ни ваша бабка Анна Петровна, ни мой дед Петр Федорович, ни вы, Papа́, не стыдились происхождения от этой простой чухонской женщины. А если вспомнить великих князей и царей времён более ранних, то надобно признать — далеко не все они брали в супруги высочайших особ! Наоборот, обычно они предпочитали жениться на дочерях своих сановников. У Василия Ивановича первая жена была из бояр, потомков мурзы Чета; вторая из беглых литовских князей, потомков Мамая. У Ивана Грозного, (прозванного за жестокость Васильевичем, мысленно прибавил я), только вторая жена, дочь кабардинского князя, как-то тянет на принцессу, остальные — из семей обычных бояр и дворян. Право, граф Суворов почище будет. У Федора Ивановича худородная правнучка мурзы Чета, супруга Годунова — дочка Малюты Скуратова, обычного дворянина! Потом был Василий Шуйский — жена из боярской семьи. У Михаила Федоровича первая жена была из князей Рюриковичей, а вторая из обычных дворян. У Алексей Михайловича Тишайшего — из дворян туманного происхождения. Да-да, это про нашу пра-пра-прабабку Нарышкину. У Федора Алексеевича первая жена польская шляхтянка, вторая провинциальная дворянка. Как видите, не всем перечисленным перед Топал-Пашой, как турки его называют, нос задирать. Да и мне, как императору, такой брак полезнее, чем с какой-то немецкой мелкотой, от которой никакой пользы, только деньги тянут и в войну с Францией стравить пытаются… А Суворов — это Армия! Я уж умолчу про чувства и свежую кровь. В конце концов, по закону, русский царь имеет право жениться на ком захочет…