Женщина отошла от Кэрол и опустилась на кушетку. Кэрол присела рядом.
— Я устала. Я так устала, что вы даже представить себе не можете, — прошептала сдавленно Бетти. — Может, мои слова покажутся вам отвратительными и ужасными, но после стольких лет мучений я уже ждала, когда все это закончится. У меня просто не осталось сил. Это ужасно, и знаю, что Бог меня за это накажет, но я действительно ждала ее смерти, ждала, как избавления… — она прикрыла лицо ладонью, стыдясь своего признания. Кэрол увидела, как на подбородок ее из-под ладони скатились слезы.
— Я понимаю вас, — тихо сказала Кэрол.
— Я человек верующий, верю в бога, в судьбу… Подобные операции я считаю противоестественными всему этому. Это идти против природы, против судьбы, вмешиваться туда, куда человеку нет доступа, понимаете? Тот, кому предначертано умереть, должен умереть. Человечество переступило рамки дозволенного, и природа этого не простит. Не мы решаем, кому и когда умереть, но осмелились взять на себя это право. Каждому существу, даже букашке, с появлением в этот мир отводится свой срок. Срок Дженни истек. Ей больше нет места в этом мире, но она все еще здесь. Вы не позволили ей уйти и освободить свое место для другой жизни. Вам не страшно? Лично мне не по себе. И мне страшно за Дженни. Нельзя так. Нельзя идти против природы, против самой смерти, ни во что их не ставить. Нельзя думать, что мы, люди, сильнее. Природа и смерть все равно возьмут свое, а за неповиновение накажут. Поэтому мне страшно за Дженни — такое природа не прощает.
— Никто не отнимал права бороться за свою жизнь, даже у букашки оно есть, — мягко возразила Кэрол. — Если сумел отстоять свою жизнь, то тебе дается право жить дальше, не смог — увы. Это тоже законы природы, разве вы не согласны? Заяц, убегающий от волка, тоже идет против природы и судьбы, не позволяя себя поймать и убить? Он сопротивляется смерти, все сопротивляются, в этом нет ничего противоестественного, наоборот. Смерть привыкла к тому, чтобы ей сопротивлялись, наоборот, она любит отважных и сильных и часто их щадит, разве нет?
— Но есть те, кто уже обречен, кому не дается шанс на спасение. И Дженни была в этой категории.
— Но ведь она избежала смерти, значит, и ей был предоставлен такой шанс. Если бы Дженни была так категорично приговорена судьбой, как вы утверждаете, она могла бы умереть во время операции или после, как случается со многими. Вы верите в бога, в судьбу, значит, вы должны знать, что нельзя обвести вокруг пальца ни бога, ни судьбу, как какого-нибудь простофилю на улице обводит мошенник, и они все равно возьмут свое. Если Дженни должна была умереть, она бы умерла, умерла в ту секунду, в какую ей было положено, и не прожила бы ни мгновением больше. Просто ее срок еще не вышел.
— У нас с вами разные взгляды, не будем спорить. Я вижу, что вы из тех, кто привык давать отпор, кто считает, что может бороться с силами, о которых нам мало что известно, такими, как судьба и смерть, например. А я из смиренных, которые не противятся и уважают эти силы и их решения. И вы меня не переубедите. На месте Дженни я бы никогда не согласилась на эту операцию. Говорят, что душа человека в сердце. Взяв у человека его сердце, она украла и его душу. А что сталось с ее душой? Ее извлекли у нее вместе с сердцем? Это значит, что в теле Дженни теперь чужая душа. Она дала жизнь тому, у кого взяла сердце, бьется сердце другого человека, а не ее. Значит, Дженни все-таки умерла, а этот человек, кому принадлежит сердце, продлил свою жизнь в ее теле.
Кэрол покосилась на женщину, задавшись вопросом, все ли у нее в порядке с головой.
— Это всего лишь орган, часть тела. Ведь меняют же на машине сломавшуюся деталь, и при этом машина остается той же. Почему нельзя то же самое сделать и с человеком?
— Человек не машина.
— Хорошо, не будем об этом. Давайте подведем итог нашему разговору. Скажите, наконец, к чему вы завели со мной весь этот разговор?
— Я хочу сказать вам, что не могу больше заботиться о Дженни. К тому же без уверенности, что это Дженни, а не кто-то другой после операции… Мне нужно поднимать на ноги своих детей. И, как мать, вы должны меня понять.
— Я вас понимаю. Но как же Дженни? Вы не можете ее бросить. Ведь кроме вас, как я понимаю, у нее никого больше нет.
— Почему нет? А вы? Вы тоже ее тетя. Я заботилась о ней столько лет, не щадя себя, и считаю, что свой долг я выполнила и перед ней и перед ее матерью. Теперь ваша очередь. Вы сохранили ей жизнь, взяли на себя такую ответственность, сами. А раз взяли, вот и несите ее дальше. Теперь вы ее покровитель. Если хотите, можем переоформить опекунство, а если для вас это не важно, то пусть все остается, как есть, а пособие на нее я вам сама буду отдавать. Она уже взрослая девочка, и вам будет легче, чем мне, потому что мне она досталась совсем ребенком. Она самостоятельная, послушная, по дому делать все умеет. Единственные хлопоты, которые она вам доставит — это ее здоровье. Нагружать работой ее, конечно, нельзя. Пока могла, она мне помогала по дому, потом я ей запретила. Но теперь, если все дальше пойдет нормально, она окрепнет, и всегда сможет присмотреть за детьми или приготовить обед, пока вы на работе. Я, как никто другой, понимаю, какая обуза больной ребенок, но вам нужно продержаться всего несколько лет, пока она не выйдет замуж. Она красивая, я не сомневаюсь, что найдется мужчина, который согласится взять заботу о ней на себя. Но к тому времени она уже сможет вести нормальную полноценную жизнь, если сердце приживется. Так мне сказал ее доктор.