Да, я решила. Решила! Терпеть уже недолго. Приближается утро, и мое решение вступит в силу…
Но утром все случилось по-другому. Когда я услышала, что Леонид гремит на кухне чайником, меня словно током ударило, и тут же охватил испуг. Как же я теперь буду с ним разговаривать? Сначала нужно привыкнуть к мысли, что фактически это – чужой муж. Чужой…
Лучше не вставать, не выходить из комнаты. Пусть думает, что я сплю, пусть разогревает завтрак и уходит на работу. Я потом, уже без него, выпью чаю и каких-нибудь капель, чтобы хоть на часок уснуть, а о решении своем сообщу вечером. Будет время, чтобы согласовать это с Олей и подыскать нужные слова…
Я плотнее закуталась в одеяло, но тут же, неожиданно для себя, его сбросила. Преодолевая головокружение (надо же, как ослабла за несколько часов!), встала с постели и добрела до кухни. Леня сидел за столом и тряс над рюмкой пузырек с корвалолом.
– Сердце болит?
– Все болит…– он поднял на меня глаза – не виноватые, нет (этого я не увидела!), но какие-то потерянные. Вокруг глаз расплылись отеки, губы тоже отекли, особенно верхняя, выдававшаяся вперед, словно птичий клюв.
– У тебя уже аллергия на водку, типичный отек Квинке, – сказала я, добавляя ему в рюмку с корвалолом кипяченой воды. – Как же ты работать будешь? Позвони на завод, отпросись, я подберу лекарства, снимающие интоксикацию. Хорошо бы прямо сейчас выпить янтарь-антитокс, но его нельзя на голодный желудок.
– Что ты! Какая там еда? Я и корвалол-то едва проглотил. Отпрашиваться тоже нельзя: работа ждет очень срочная. Сейчас ногу перебинтую и пойду. До вечера как-нибудь доживу, а завтра выходной – отлежусь…
Всю эту неделю Леня спал, не раздеваясь, и я не знала, зажила ли нога, которую он поранил на даче. Мои попытки обработать рану спящему ни к чему не привели: во хмелю Леонид становился таким тяжелым, что я не могла ворочать его в постели, чтобы освободить ногу от бинтов. Только сейчас, когда он их размотал, я увидела, что там творится. Вокруг царапины, превратившейся в глубокую кровавую впадину, разлилась яркая краснота, почти вся голень распухла.
– Господи, до чего ногу довели! Тебе же срочно к хирургу надо! Срочно! Почему ты хотя бы на работе перевязки не делал или в гостях у Раисы, если знал, что, явившись от нее домой, тут же провалишься в сон?
– Был я у врача, – хмуро буркнул Леонид. – Мне мазь Вишневского прописали, я один раз приложил – хуже стало, ну и бросил это лечение…
– Давай сходим в больницу скорой помощи, там с острыми случаями круглые сутки принимают, причем безо всякого направления.
– Ладно, сходим. Вот вернусь с работы, и пойдем…
– Смотря в каком состоянии ты вернешься!
– Сегодня пить не буду.
Уловив мое недоверие, Леонид повторил:
– Не буду. И с работы приду вовремя.
Я этому обещанию обрадовалась: если он свое слово сдержит, то очень облегчит мою задачу. После нашего утреннего общения, неожиданно мирного, обыденно-спокойного, острота эмоционального напряжения немного спала, появилась надежда на то, что и решительное объяснение, которое я отложила на вечер, пройдет так же мирно. На трезвую голову Леонид всегда лучше меня слушает. Нужно только все продумать так, чтобы потратить как можно меньше слов, чтобы мы сразу друг друга поняли и обошлись без нового стресса.
Проводив Леонида, я вернулась в постель, надеясь хоть немного поспать, отключиться от всего, что случилось, но сон по-прежнему не шел, и я решила заняться обычными домашними делами. Когда руки заняты, мысли текут спокойнее и слезы реже застилают глаза…
Я специально взялась варить борщ по всем правилам, чтобы нужно было долго чистить, резать, обжаривать овощи и коренья. Работала – и одновременно прокручивала в уме различные варианты своего вечернего монолога. Наконец сложились несколько емких фраз, которые я сочла оптимальными. Все. Теперь можно расслабиться.
Но, едва я настроилась на отдых, случилось нечто странное и необъяснимое… Вместо ожидаемого облегчения пришла волна острой тоски. Как будто какая-то тайная частичка моей души вдруг восстала против доводов собственного разума. Такое со мной уже бывало -- в самые важные, трудные моменты жизни. Внезапно, как и сейчас, наступало внутреннее раздвоение, при котором я думала и понимала одно, а чувствовала совсем другое… Словно чувства эти рождались не во мне, а в душе человека, который знает о жизни то, чего нет в моем сознании, и были они необычно сильными, яркими…