– Как ты думаешь, что случилось с Доком?– спросил Элен, нарочно придав лицу самое тупое выражение.
Джо по-докторски положил ногу на ногу, по-докторски пошелестел зелеными листками и докторским голосом ответил:
– То, что с ним происходит, имеет два аспекта – общий и частный. А всякое частное, как известно, содержит в себе общее…
– Как-как?
– Его угнетенное состояние имеет под собой много причин, но все они сводятся к одной. Либидо влечет Дока в одну сторону, а нравственное чувство – в другую. Морская стихия, с ветрами, приливами и отливами,для Дока мифологическая субстанция. Он связан с ней тем, что добывает морские организмы. Он относит их к себе в лабораторию и прячет от чужого глаза, как чудесный клад Нибелунгов, а стережет клад дракон Фафнир…
«Он их не прячет, а продает», – хотел сказать Элен, ко тут же прикусил язык: нельзя выдавать свое внимание.
– У нас в школе учительница была, – Берта Фафнир, сказал он вместо этого. – В День благодарения на доске индюшек рисовала. Юбки у нее нижние крахмальные, шур-шур…
Джо слегка нахмурился: мол, прошу не перебивать, и продолжал:
– Духовный экстракт мифа – символ. Для Дока символ – та книга, что он жаждет написать. Вроде бы все ясно. Однако если копнуть глубже, то окажется, что его тяга к науке – лишь фальшивое воплощение иной, подлинной тяги к чему-то другому. Символ ложен, путь неверен! Отсюда тщетность усилий, отсюда душевная травма и попытки самообмана. «Нужен микроскоп, чтобы написать книгу, – говорит он себе. – Нужно поехать в Ла-Джоллу к весенним приливам». Никуда он не поедет, ничего он не напишет!
– Почему?
– Потому что избрал заведомо ложный символ. А корень неудач заложен в самой мифологической субстанции. Ведь водная стихия – воплощение материнского начала. Мать мертва и в то же время жива. А он достает из материнского лона чудесный клад и хочет присвоить… Понял теперь, в чем дело?
– Понял, – кисло сказал Элен.
– Ему не хватает любви, понимания, – сказал Джо.
– Этого всем не хватает, – сказал Элен.
– Я бы, наверное, сумел ему помочь, да он не примет моей помощи.
– А я думал, ему поможет Сюзи…
Джо пренебрежительно качнул уголками рта: экая, мол, нелепица.
– Нет, это был бы для него лишь очередной самообман, очередной ложный символ…
– А если она ему нравится? У каждого свой вкус! – возразил Элен.
– Глубокая мысль.
Совсем рядом с пристройкой Джо Элеганта располагалась Комната досуга, – туда и направился Элен. В кресле, положив ноги на стул, сидела Бекки, читала свою почту. Она была членом Общества друзей по переписке и получала множество посланий со всех концов света. В данный момент она держала в руках тонкий листок рисовой бумаги – письмо из Японии. «Дорогой друг! – говорилось в нем. Полюсиль твой интереса записоська. Как вы позивать Калифольния? Японский девуська тозе делать завивка но без обесьцветка. Мой подруська Мицу Мицуки иметь зелани под Запад ходить. Будет пробовать если твой прислать маленьки балоньсик перекись водород для бризгать».
– Привет! – сказал Элен.
Бекки отложила письмо.
– В Японии когда-нибудь был?
– Нет.
– Вот и я не была. Как Мак поживает?
– Хорошо. Как ты думаешь, что случилось с Доком?
– Его треплет любовная лихорадка, – отвечала Бекки. – И еще бы не трепала – такого-то мужчину!
– Сидит, молчит, как будто его по голове огрели…
– На то она и любовь, – сказала Бекки. – Эх он, бедолага. Если б он сох по мне, я бы подошла к нему, положила руку на его горячий лоб и сказала б: «Док, милый…»
Дверь Фауны распахнулась.
– Так, что здесь за голоса? Привет, Элен. Ты бы поискал себе кого-нибудь другого, поздоровее Бекки…
– Я к тебе за делом, – сказал Элен. – За делом? Что ж, тогда заходи. Садись. Выпьешь стопочку? Дело секретное? Дверь закрыть?
– Да, – проронил Элен, отвечая разом на все три вопроса.
От стопочки взгляд его просветлел.
– Как ты думаешь, что с Доком? Любовь?
– Похоже на то. Раньше я еще сомневалась, но когда он галстук надел… Или потом, на маскараде, когда сказал, что согласен взять Сюзи…
– Пьяный был, вот и сказал, – попытался возразить Элен. – Пьяный человек все что хочешь скажет.
– Все, да не все!
– Значит, он по Сюзи сохнет?
– Ну да. Не была б она дура, поехала бы с ним в Ла-Джоллу, была б ему помощница. А там, глядишь, и пошло бы у них дело на лад…
– Док хочет написать книгу, – вспомнил Элен.
– Нет, ему сейчас не до книг. Он в таком состоянии. что о своих бумажках и думать не может.
– Он вообще ни о чем думать не может.
– Вот именно, – поддакнула Фауна. – Пока он будет думать о Сюзи, он не сможет как следует задуматься о книжке. Такое мое мнение.
– Значит, если б она поехала с ним в Ла-Джоллу…
– Да, это решило бы дело. Только она не поедет, не согласится…
– А может, он ее и не пригласит.
– Ерунда. Была бы умная, и спрашивать не стала б – поехала и все тут… – сказала Фауна. – Ну ладно, что толку нам с тобой разговаривать… Еще выпьешь?
– Не могу, – сказал Элен. – Мне еще к одному человеку надо.
Когда Элен вошел в лавку, Джозеф-Мария Ривас, по случайному совпадению, тоже читал письмо. Читал и ругался себе под нос по-испански. Письмо было от некоего Джеймса Петрилло и содержало в себе недвусмысленную угрозу: если правительству не под силу выдворить «мокрых спин» из страны, говорилось в письме, то с этим вполне справится профсоюз музыкантов. Патрон прямо-таки вспотел от беспокойства. Обычно он вступал в пай с тем, кого не мог подмять под себя, однако Петрилло не оставлял ему мирного исхода. Мысли Патрона невольно клонились в сторону убийства.
– Как живешь? – спросил Элен.
– Паршиво, – отвечал Патрон.
– Не тебе одному плохо, – утешил Элен. – Вон Док, сидит как в нокдауне. Как думаешь, что с ним случилось?
– Бог его знает. У меня своих забот полон рот, – сказал Джозеф-Мария. – Да, кстати, забавное вчера дело приключилось. Возвращаюсь я поздно вечером домой, иду по пустырю мимо бойлера, там еще неподалеку фонарь горит, и вдруг под фонарем чья-то тень – шмыг. Сразу смотрю в оба – кто там околачивается? Ба, да это же Док!
– Не может быть, – сказал Элен.
– Может! – Скользнув глазами по полкам с овощами и пирамидами консервов, Патрон остановил взор на рекламном плакатике, где красивая девушка тянула кока-колу. – Знаешь, что я тебе скажу? – произнес он раздумчиво. – До маскарада я считал, что Сюзи – так себе, как все прочие из «Медвежьего стяга». Но потом она показала характер, стала жить в бойлере. И теперь мне кажется, не зря Док на нее глаз положил: есть в ней что-то этакое, особенное, чего я не разглядел… Ну не беда, я еще за ней приударю.
– Не вздумай! –сказал Элен. – Она докова!
– Глупости, – сказал Патрон. – Женщина не может быть ничьей собственностью. Свистну у ней под окошком, и все дела…
– А у нее нет окошек, – радостно вспомнил Элен.
Патрон улыбнулся. Яд злополучного письма понемногу улетучивался из души.
– Да, есть в ней что-то особенное, – повторил он. – Надо получше приглядеться.
– Смотри не вздумай к ней липнуть! – предостерег Элен.
Джозеф-Мария потупился – именно в этот миг во взгляде его просквозил коварный пращур-индеец. Потом снова улыбнулся, сказал уступчиво:
– Хорошо, не буду, – и прибавил: – Я слышал, она в «Золотой мак» устроилась…
Представьте себе узкую, длинную и высокую залу, с сигаретным автоматом у самого входа, с выложенным мелким кафелем полом; в дальнем ее конце – потемнелая деревянная стойка с круглыми вертящимися стульями; на стойке – музыкальный автомат (вернее, та его часть, куда бросают монету), касса, вазончик с бумажными салфетками, а также запас соли, сахара, перца, горчицы и кетчупа; весь простенок зеркало, а под зеркалом, на прилавке, кофемолка, электросковорода, тостеры, лотки с пирожными, пирогами и пончиками, горка упакованных в целлофан готовых завтраков, пирамидка консервированного супа, нагреватель для консервов; на свободном кусочке стены сразу три расписания: киносеансов, автобусов и соревнований по боксу; а вот дверь с окошечком и полкой, ведет на кухню…