Таково было кафе «Золотой мак» в своем лучшем и неизменном виде. Оно было мрачновато-добропорядочным, что для посетителей оборачивалось сочетанием скучной и клеклой еды с довольно хорошим кофе. Где было «Маку» тягаться с новыми веселенькими ресторанчиками, которые росли в Монтерее, как грибы после дождя, и тщеславились своими низкими потолками, настенно-рекламной живописью, стерильными скатертями и плавучими подсвечниками. Да «Маку» и не нужно было ни с кем соперничать. Ведь немало людей и так предпочитали его всякого рода скороспелкам, весьма уважая за холодные клеклые пончики, жилистое мясо и консервированный суп. К заведениям, где стены украшены рыболовными сетями, а в меню, что ни название, то прямо какой-то анекдот, эти посетители относились с недоверием. Принятие пищи было для них хоть и привычным, но все равно достаточно торжественным обрядом, не допускавшим легкомысленности.
Первый прилив посетителей был с семи до восьми тридцати, второй – с одиннадцати тридцати до часу тридцати, третий – с шести до восьми. В промежутках заглядывали любители кофе, бутербродов и пончиков. А совсем вечером было еще две волны – в девять тридцать, когда в кинотеатре кончался первый вечерний сеанс, и в одиннадцать тридцать, после второго сеанса. В половине первого ночи «Золотой мак» закрывал свои лепестки, правда, по субботам кафе работало до двух ночи, обслуживая тех, кому в это время уже надо опохмелиться.
Приход Сюзи в «Мак» оказал довольно любопытное, но, впрочем, объяснимое действие на Эллу. Долгие годы она отгоняла от себя хворь и усталость суровым усилием воли; над беспросветностью своего существования старалась не задумываться, чтоб не раскиснуть от жалости к самой себе… Сюзи стала не просто хорошей помощницей, но и душой заведения: шутила с зеленщиком и мясником; весело насвистывала над тостером; никогда не забывала, что мистер Гарригас любит сельдереевый суп с пеной и, главное, помнила, что его зовут Гарригас. Первые два дня Элла присматривалась, как Сюзи работает, а когда Сюзи предлагала ей пойти домой, прилечь, она язвительно отказывалась. Потом воля ее поколебалась, и, словно почуяв слабину, ожили, стали одолевать хвори – ломота в суставах, боли в животе; прихлынула усталость. Лишь окончательно развалившись, Элла призналась себе в своей ветхости. Она отлучилась отдохнуть один раз – невелик грех; потом второй, третий – оказывается, это очень приятно; и сама не заметила, как пристрастилась не на шутку – тут уж не до раскаяния. Теперь, когда Сюзи после первой вечерней волны посетителей говорила Элле: «Ступай домой, отоспись!» – Элла воспринимала это уже как нечто вполне естественное. А Сюзи не только с честью выдерживала натиск вечерних завсегдатаев, но и привлекала своей веселой обходительностью все новых посетителей.
Стрелка часов переходит одиннадцать, а у Сюзи уже все готово: четыре кофеварочные машины заправлены свежим кофе; гамбургеры, переложенные вощеной бумагой, лежат в холодильнике и ждут, когда их закажут и разогреют; помидоры нарезаны ломтиками для бутербродов; в ящике под электросковородой запасен нарезанный хлеб. В одиннадцать тридцать с последнего сеанса повалит, как на приступ, народ.
Кажется, у Сюзи восемь рук. Она подает бутерброды. Многослойные, из трех тонких гренок – с цыпленком, салатом, ветчиной и майонезом; простые – с плавленым сыром. Булочки с запеченным в середке сыром. И кофе, кофе, кофе. Тарахтит касса, на поролоновую подушечку падает сдача.
– Хозяюшка, давай встретимся в субботу!
– Давай.
– Значит, договорились?
– Договорились. Мужа тоже с собой взять?
– Разве ты замужем?
– Пока да. Не выгнал бы муж за такие разговоры!
– Уж больно ты красивая…
– Да и ты вроде собой недурен. Держи сдачу.
– Оставь себе.
– Спасибо. Что? Булочку с сыром? Сейчас будет готова. Простите, девушка, с вас еще восемьдесят шесть центов за бутерброды с тунцом…
В доли мгновения между заказами она пускает в ход еще три руки из восьми – швыряет грязные тарелки в мыльную воду, мгновенно протирает губкой.
– Мистер Гелтейн, постойте! Зонтик забыли!
– Ax, да. Спасибо. – Еще двадцать пять центов чаевых: Сюзи бросает монетку в банку с прорезью в крышке и с надписью «Для Джо Блейки».
Наутро, когда Джо заходит выпить кофе, перед ним на стойке появляется стопка монеток по двадцать пять центов – Джо расписывается за их получение в бухгалтерской книге. С каждым днем долг Сюзи уменьшается…
Элен вошел в «Золотой мак» без пяти двенадцать ночи в стоял, привалившись к стене, пока не освободился вертящийся стул у стойки.
– Привет, Элен, – сказала Сюзи. – Что будешь?
– Кофе.
– Тогда за счет заведения. Как дела?
– Нормально.
Посетителей становилось все меньше, вот и совсем никого не осталось. Резвые руки Сюзи уже готовили «Золотой мак» ко сну: отскребали гриль, мыли прилавок, вытирали обмазанные горлышки бутылок с кетчупом. Сюзи увидела, что Элен взял веник и подметает пол.
– Эй, ты что?
– Быстрее закончишь. Нам с тобой по пути. Я тебя провожу, ладно?
– Ладно, – сказала Сюзи. – Понесешь мой портфель.
– Какой портфель?
– Шутка.
– Ха, ха, – оказал Элен.
Они прошли по улице Альварадо, ныряя то в темноту – у закрытых магазинов, то в огнистый неон – у ночных баров. Достигнув залива, немного постояли у чугунного парапета, посмотрели на рыбацкие лодки, дремлющие в черной воде. Потом снова зашагали, пересекли узкоколейку, миновали военный пакгауз и, наконец, вошли в Консервный Ряд. И тут только Элен нарушил молчание:
– Ты, наверное, очень умная…
– ?
– Скажи, что, по-твоему, случилось с Доком?
– А я почем знаю.
– Ты на него в обиде?
– Слушай, зачем суешь нос куда не след?
– Не бойся, – поспешно сказал Элен. – Все знают – я тупой.
– Ну и что мне за радость от этого?
– Я – тупой! – счастливо повторил Элен, словно не знал большей добродетели. – Док любит со мной разговаривать. Потому что я все слышу, а ничего не понимаю…
Несколько времени они шли молча. Потом Элен заговорил робко и воодушевленно:
– Док для меня столько сделал! Раз меня судили, его и спрашивают: какой у Элена облик, маральный или нет, замарать, значит, хотели. А он судье отвечает: к Элену такие слова отношения не имеют. Вот как заступился! В Другой раз у меня ногу разнесло – чуть не отняли, – а он ее разрезал, посыпал каким-то порошком – теперь хожу с ногой.
Сюзи молчала. Шаги, и без того гулкие, дробно отдавались в железных кровлях мертвых консервных цехов.
– Док в беде, – сказал Элен.
Шаги заполнили улицу.
– У кого беда, все идут к Доку. А как он в беде – так помочь некому.
Шаги грохотали.
– Я должен ему помочь, – сказал Элен. – А как – не знаю…
– От меня-то ты чего хочешь?
– Пойди к нему и живи с ним.
– Нет уж!
– Если б с тобой что-нибудь случилось, он бы тебе помог!
– Как видишь, ничего со мной не случилось… И с ним ничего не случилось, ты все выдумываешь.