Казалось, Ялта ушла в далекое прошлое. И все же образ любимого города нет-нет да и прорывается сквозь дымку воспоминаний. Вот он цитирует, например, строки стихов друга юности, никому неизвестного А. Д. Мещерякова:
Вот, пожалуй, и все, что осталось от творчества того, кого знали и любили в Ялте. Если найдется человек, который сумеет дополнить биографию Мещерякова, заранее ему благодарны. Всю свою сознательную жизнь вела дневники Ольга Михайловна Веригина. Впоследствии для детей и внуков она отобрала лишь то, что считала достойным внимания, в первую очередь записи 1916–1925 годов. Получились три тетради машинописного текста. Из них одна — ялтинская. Начинается она исповедью тринадцатилетней девочки, пытающейся "в себе разобраться" и "работать над собой". С одной стороны, вспыльчивость, несдержанность, гордость, с другой — вера, богомольность и незлопамятность, да еще любовь к России и к русским. Стремление заглянуть в себя, постоянная самооценка проходят через весь дневник.
Тем интереснее наблюдать, как день ото дня формируется характер девушки, оказавшейся волею судьбы в центре водоворота исторических событий. Сначала их отголоски только фон среди гимназических и семейных впечатлений. Между тем обстановка в городе становится все более напряженной и личные переживания отходят на второй план. Дневник это фиксирует. 17 мая 1917 года "из Севастополя приехали в Ялту солдаты и моряки делать обыск у членов царской семьи и местных "аристократов". Они были у В. К. Ксении Александровны, у Поповых (предводитель дворянства), еще у кого-то. На следующий день, в 7 вечера, пришли и к нам и остались до 10-го часа". Эта часть записей особенно интересна, так как дополняет и уточняет конкретными деталями те исторические дни 17 января 1918 года: "Встретили мы Новый год у В. В. Коншина. Нас было 20 человек за пятью столиками. Всю ночь пел Вертинский. Именины мамы тоже прошли хорошо. Но 9-го, вместо занятий, начались беспорядки. Из Севастополя пришли большевики и стали сражаться с Крымским конным полком и татарами. После подошли офицеры из Симферополя. Матросы стреляли по городу с миноносца, на улицах шла ружейная перестрелка, красноармейцы ловили офицеров, расстреливали, бросали с мола в море. С 14 января начались обыски, похожие на грабеж. 16-го к нам приходили 6 раз. Матросы взяли у нас все охотничьи ружья и сабли… Уже больше недели я сплю почти одетой". Далее записи в дневнике прерываются, потому что "пришлось на три месяца запрятать дневник", опять обыски, аресты, убийства знакомых офицеров — князя Бориса Мещерского, Вл. Иванова-Дивова. Бывшие гимназисты становятся юнкерами, многие гибнут. 26 марта 1919 года Ольга видит, что в городе началась паника. "Власти уезжают. Ждут большевиков. Члены Царской семьи уходят на английском дредноуте. Другие на транспортах"..
Вместе с ними уезжают Веригины. Сначала был Константинополь, потом Мальта, встреча с императрицей Марией Федоровной… И опять Ялта. 4 сентября 1919 года пароход подошел к берегам Крыма. Жизнь как будто вошла в привычное русло. Утром гимназия. Вечером прогулки. Почти ежедневно в доме № 16 по Николаевской улице принимают гостей, слушают музыку, читают вслух. Часто приходит А. Д. Мещеряков. Ольга записывает свои и чужие стихи, среди них — Волошина:
2 ноября 1920 года стояла "тихая, ясная погода, которою так часто балует нас наша крымская осень и которая совершенно незнакома на севере". От причала один за другим отшвартовывались последние пароходы — "Св. Георгий Победоносец", за ним "Крым" с солдатами корпуса генерала Барбовича. На нем — семья Веригиных. "Прощай, Россия", — тихо говорит какой-то невзрачный солдатик, и в тревожном молчании его слова служат сигналом: дружно сползают шапки с голов. По лицам катятся крупные слезы. Все сердца слились в одно, и с одной стороны парохода грустно раздается "Боже, царя храни"… Одна за другой поднимаются грубые и тонкие руки и творят крестное знамение — разве гимн не молитва? Разве одно слово — Царь — не святыня?.. Из города доносится громкий звон колоколов. Все оставшиеся друзья и родные в церкви…"