— Вот, Матрена, постояльца к тебе привел, — объявил староста так торжественно, словно одаривал хозяйку неслыханной милостью. Матрена повела томным взглядом, поклонилась. Степан крякнул — ох, и бесовка! — и наклонил голову в ответ. Староста все заметил, однако с тона не сбился. — От самого, ить, генерал-губернатора на наш завод послан мастер Степан Онуфриевич — пароход для Амура ладить.
— Чавой-то? — уставилась на старосту Матрена.
— Пароход. Ну ить павозок такой, с паровой машиной и колесами.
— По земле, что ль, ходит?
— Пошто «по земле»? — оторопел староста.
— Дак сам говоришь — с колесами.
— Водяные колеса, дура! Он, ить, имя по воде гребет, заместо весел.
— И как же он до Амура догребет, ежели наши реки в Байкал текут? Вот и выходит, что по земле иттить придется.
— Да ну тя к едрене фене!..
Степан свой дорожный сундучок поставил на землю и стоял, заложив руки за спину, в разговор не вмешивался, посматривал весело то на старосту, то на хозяйку. Он видел, как озорно блестели глаза Матрены, догадывался, что «непонятки» она разыгрывает специально для него, и это его забавляло. Староста, похоже, тоже понял, что над ним смеются, и рассердился:
— У тя, Матрена, одне веселушки на уме, а ить Степан Онуфриевич с дороги дальней, ему забота и ласка надобны. Не-е, зазря я надумал к тебе его определить, пойду, однако, к Линховоинам. Оне, хучь и буряты…
— Но-но-но! — перебила Матрена старосту. — Я те покажу Линховоинов! Ко мне привел — значит, так тому и быть!
Глаза ее сузились, руки уперлись в бока, голова наклонилась, выставив рожки кики, так что староста невольно отступил на шаг и махнул рукой:
— Ну, ладно, ладно, я ить пошутил, нетель ты бодливая! Примай постояльца-то…
Матрена так и расплылась:
— Проходите, Степан Онуфриевич, проходите. Меня Матреной кличут…
Степан подхватил свой сундучок, в котором, помимо любимого, еще тульского, набора столярных инструментов, лежала полотняная рабочая одежка да пара чистых рубах, поклонился хозяйке:
— А по батюшке как будете?
— А чего? Просто — Матрена.
— Ну, и я тогда, значитца, просто — Степан.
— А и ладно… — Приветливо улыбаясь, она пропустила Шлыка в калитку, а старосте, который сунулся было следом, захлопнула створу перед самым носом: — Ты, милой, ступай к своим Линховоинам. Мы тута и без тебя обойдемся.
Через час, сидя вдвоем за празднично накрытым столом: Матрена успела испечь большой пирог с омулем, а уж натаскать из погреба солений-варений да настоечек дело вовсе нехитрое, и выпив по чарочке за приятное знакомство и начало новой жизни, хозяйка все же поинтересовалась: как же это — строить пароход для Амура, ежели доплыть до него по воде нет никакой возможности?
— Строить-то его, Матрешенька, будем, значитца, на Шилкинском Заводе. — Разомлевший Степан сам не заметил, как перешел от сдержанно-дружелюбного тона к ласково-задушевному. — На Петровском сделаем самое главное — паровую машину. Ну и все остатнее, что, значитца, из железа. Потом это все перевезем на Шилку и уж там соберем, как следовает. Вот так, милая моя хозяюшка.
Степан-то своей ласковости, которую душа уже многие годы копила, не заметил, излил ее на Матрену как бы нечаянно, а женщина встрепенулась, потянулась к нему одиноким истосковавшимся сердцем… правда, тут же испугалась — а вдруг он подумает о ней что-нибудь худое?! — и только спросила:
— Так вы, Степан Онуфриевич, недолго тута пробудете? Вас, поди-ка, ждет кто-нито в Шилкинском Заводе али еще где?
И была в ее, в общем-то, естественных вопросах такая изнаночная тонкость, что Степан ощутил душевную неловкость, задумался, обведя внезапно затуманившимся взором чистую горницу, освещаемые лампадкой лики Богоматери и Николы Чудотворца на иконах в красном углу, простенькие белые завески на окнах, из-за которых выглядывали какие-то цветы в глиняных горшках, встретился с Матрениными вопросительно-встревоженными глазами, и острое желание навсегда остаться здесь, в этом доме, с этой ладной вдовицей, укололо сердце.