В детстве Головня часто убегал к Пламяславу, чтобы не слышать постоянных ссор родителей. Он спрашивал старика: почему Отец Огневик не позволяет людям расходиться, если они не хотят жить друг с другом?
Тот важно отвечал: потому что так велит Огонь — тело к телу, рука к руке. Слепившихся единожды разлучит лишь смерть.
Головня спрашивал: отчего зима сменяет лето, а лето — зиму? Старик объяснял: летом Огонь подступает близко, и темные духи прячутся под землей, унося холод. А зимой Огонь, устав греть, возвращается на верхнее небо, и демоны вылазят на поверхность, воя от восторга — так приходит стужа.
А еще старик говорил о прошлом. О том безмерно далеком и потерянном прошлом, которое не застали ни деды, ни прадеды. Он говорил: «Жизнь тогда была легка и привольна. Всего было вдоволь: еды и тепла. Огонь свободно сиял с небес и был так ярок, что нельзя было глядеть на него, не сощурившись. Люди тогда не кочевали с места на место, а жили огромными скопищами, потому что мягкая жирная земля питала их. Большая вода была далеко на полуночи, а не подступала к нам с севера и запада, как сейчас. Повсюду росли леса, полные зверья и птиц, а лето тогда длилось столько же, сколько и зима, ибо Огонь и Лед находились в равновесии. День тогда был светел, как самое сильное пламя, а ночь темна, как глубокая яма. Дивное, чудесное время! Время древних людей».
Мнилось, что Пламяслав вечен: рожденный в начале времен, он покинет этот мир лишь с концом света. Но он уходил сейчас, и словно что-то ломалось в порядке вещей, что-то неуловимо рушилось без остатка. Он брел сквозь сугробы, не оглядываясь, а загонщики смотрели ему вслед, боясь вздохнуть. Так и смотрели, пока он не пропал в колкой дымке изморози.
И тут же, словно по незримому знаку, серая пелена на небе истончилась, прорезалась молочными жилками, начала истаивать. Казалось, еще немного, и Огонь порвал бы ее, сжег Своими лучами, воссиял в торжестве и славе. Но прихвостни Льда были еще сильны. Вместо ослепительного пламени люди узрели лишь бледное блюдце, едва проступившее сквозь пыльную завесу. Огонь провожал последним взглядом свое чадо.
Глава вторая
— Пурга и хвори, и все несчастья земные да обрушатся на ваши головы! Как смели вы, ничтожные, польститься на Ледовый посул? Как не отсохли ваши руки и не отнялись ваши ноги? Как отважились вы явиться сюда, в средоточие Огненной благодати, после того, как прикоснулись к мерзости? Еретики и вонючие падальщики, вам не место среди людей! Вам место среди таких же как вы — отверженных и презренных. Уже сейчас вижу скверну, разъедающую вас, чувствую гниль, пронзающую ваши члены. Как ни рядились вы в личины правоверных, вам не обмануть Огонь и Его слуг. Думаете, не вижу ваши червивые душонки? Срам и поругание вам и вашим детям! Помните: врага мы познаем не по словесам, кои всегда лживы, не по поступкам, кои лицемерны, но по блеску глаз и скрежету зубовному, по страху и злобе, поражающему души. Не тот огнепоклонник, кто стоит в стороне от соблазна, но тот, кто давит искус везде, где заметит его. А вы, поддавшиеся прельщению — губители рода человеческого, худшие из людей! Чрез вас терпим мы муку и страдание, чрез вас сидим без еды. Вы, отступники, — корень всех бед, а главный корень — ты, вождь…
Так приветствовал их Отец Огневик, когда они привезли добычу в становище. Отец разорялся, порицая загонщиков за слабость духа и податливость Льду, а те стояли, потупив очи, и только Светозар с Огоньком злорадно ухмылялись, радуясь такой встрече. Это они донесли старику Отцу о мертвом месте.
И сразу вспомнились Головне слова Жара-Костореза, брошенные при возвращении:
— Отец Огневик не обрадуется, ой не обрадуется! Через вас — скверна… Недаром Пламяслав ушел… ой недаром!
И Огонек тоже подскакивал к Головне, мокро шептал на ухо:
— Ты — жалкий вонючий это… собачий потрох. Твоя душа теперь так же погана, как твой язык. Хуже тебя только это… колдун! Слышишь меня?
Так и ехали, препираясь без остановки. А когда прибыли, Светозар с Огоньком первым делом побежали к Отцу Огневику — ябедничать на вождя.
Большой-И-Старый лежал связанный в санях — неукротимый, грозный зверь. Головой — к спинке, рога примотаны сушеными жилами к перекладинам, а задом — к вознице. Под пегим шариком хвоста приторочен мешочек из евражьего меха — весь в замерзших испражнениях. Собаки повизгивали, виляя хвостами — радовались возвращению. Лошади, груженые тюками, тревожно поводили ушами и косились на загонщиков, будто спрашивали: за что ж на вас так Отец взъелся?