Не такой встречи ждали загонщики, совсем не такой. Отец же гремел и неистовствовал, что твой Огонь:
— Помни, помни, вождь, худо тебе придется, если не отмоешься от скверны. Подонком и мерзостью станешь ты пред Господом.
— Я чту заветы Огня, Отче.
В сердцах плюнул Отец Огневик и побрел прочь, а понурые загонщики начали снимать тюки с кобыл. Собратья, сбежавшиеся встречать родичей, молча взирали на них, боясь приближаться. Даже Ярка, жена Светозара, не смела подойти к мужу. Скверное получилось возвращение, что и говорить. Вместо почета и славы — оскорбления и страх, вместо радости — печаль.
— Головня, Сполох, отведите лошадей, — распоряжался вождь. — А ты, Огонек, вези Большого-И-Старого в загон.
Общинники тихо расступились перед загонщиками, глядя на них со смесью ужаса и растерянности. Речь Отца, мертвое место, уход Пламяслава, колдун… Все это было слишком страшно, чтобы быть правдой.
Стойбище раскинулось на ровной возвышенности, зажатое меж речной низиной и пологим холмом, который до самой верхушки зарос чахлой, в наростах, лиственницей, сосной и елью. Кое-где меж заснеженных стволов проглядывали хилые березки и рябины, утонувшие в зарослях можжевельника, боярки и шиповника. На возвышенности, полукругом, уперев концы в края склона, выстроились сосновые избы с хлевами, до самых крыш обмазанные глиной и навозом. Вокруг каждой избы протянулся земляной вал. В окнах тускло мерцали грязно-серые льдины. У коновязей переминались печальные тощие кони. Скирды сена, еще недавно стоявшие плотными рядами вокруг становища, теперь изрядно поредели, исхудали и сделались похожими на полуразвалившиеся срубы.
По ту сторону скованной льдом реки бродили коровы: их охраняли мальчишки с деревянными колотушками. А еще дальше над занесенным снегом хвойным бором тут и там торчали голые верхушки сопок. Летом они слегка желтели от ягеля, но зимой неизменно окрашивались пепельной серостью, растворяясь в окружении столь же серого неба. Под ними, в пойме реки угадывались переплетения ракитника и ивы. Общинники называли эти заросли Ледовой паутиной.
Пока загонщики вели лошадей, к ним несколько раз подбегали собаки, скулили, просили покормить. Головня не обращал на них внимания — слишком был занят своими мыслями. Сполох брякнул:
— Смотри, о своей находке не проболтайся. Иначе нам вообще конец, земля мне в зубы.
— Ты сам трепись поменьше, — процедил Головня.
Вокруг не было ни души: все убежали глазеть на Большого-И-Старого. Становище словно вымерло, только слышался гул голосов со стороны оленьего загона да вились дымки над избами. Головня и Сполох миновали цепочку жилищ и вышли к изгороди по ту сторону дома вождя. Внутри изгороди паслись две облезлые кобылы. Сполох присвистнул.
— Дрянь дело. Ты посмотри на них. Совсем кормить нечем, чтоб мне провалиться.
Еще бы не дрянь! Голод пришел в общину, лютая невзгода, насланная темным богом. Кто мог, тот ел кору, собачатину и вареную кожу, кто не мог — уходил по морошковой тропе. Так же и звери: жрали то, что давали люди. А что они могли дать, если прошлозимние дожди и морозы превратили луга в ледяные поля? Сена только на стельных коров и хватало. Вот и мер скот как от заразы.
Головня открыл плетеную калитку, впустил внутрь лошадей, привязал их мордами вверх к обитому медью высокому шесту с кольцами. Затем вместе со Сполохом расседлал животных, отер их от инея, прочистил им ноздри. Сложил седла возле изгороди и зашагал к оленьему загону.
Загон — обширная площадка, окруженная высокой, до плеча, стеной из навоза и глины, — был полон родичей. Окружив стоявший в середине железный кол, возле которого лежал Большой-И-Старый, они негромко переговаривались, выспрашивали у загонщиков про мертвое место и колдуна. В толпе то и дело раздавались ахи, слышались заклинания против Ледовых прихвостней. Люди волновались, гадали, с какой стороны зверь обойдет колышек, когда встанет: справа или слева. Если справа — быть беде, если слева — быть благу. Ставили на кон песцовые шапки и ходуны из оленьей кожи, подбитые мехом.
Большой-И-Старый лежал на правом боку, косил черным глазом, фыркал. Шея его была перетянута кожаной петлей с цепью, которая тянулась к железному колу. Несколько раз он пытался подняться, но всякий раз падал, не в силах размять затекшие от долгой неподвижности ноги.
Головня протиснулся вперед, обежал глазами собравшихся. В толпе не было ни Светозара, ни Огонька, ни матери его Ярки — видать, ушли к Отцу Огневику советоваться, как бы еще нагадить вождю. Зато здесь была Огнеглазка, дочка Светозара. А рядом с ней — Искра, отрасль рыбака Сияна. Подружки стояли почти напротив Головни, не замечая его — обе завороженно следили за оленем. Искра все-таки перехватила взгляд родича, подняла на него глаза и улыбнулась. Загонщик пробрался к ней, шепнул: