Завьюжило, на дремлющих дозорных понесло хлопья снега, поднявшийся ветер заглушил все звуки. Сторожа подкинули дров в прогорающие костры, немного раздвинув сомкнувшуюся кругом серую мглу. Кричали своим товарищам на валу:
— Важко глядай! Тунь-то сам час подчелогать! В згах чловека на виднуть…
Дозорные моргали, смахивая с ресниц снежную крошку, всматривались в вихрящийся полумрак.
И дождались: по табору вдруг разлилось пламя и загрохотали железные палки.
Лучина не увидел этого — отсыпался в жилище. Разбуженный вестовым, набросил на плечи меховик и побежал, зябко кутаясь, к западной стене. От морозного ветра слезились глаза и стыли щеки. Вестовой еле поспевал за начальником. Вылетев на вал (сгрудившиеся бойцы раздвинулись, пропуская главного), уставился на происходящее вдали. За снежной пеленой дрожали на ветру огоньки, грохотали выстрелы, метались вопли. Лучина постоял, вслушиваясь, затем велел посыльному:
— Буди вождя.
Воины деловито переговаривались:
— Аджог вдаряет. Кому аще?
— Подмогнуць бы. Нынце-та, небос, легко взяць.
— Мож, друг с дружкой передрались? Огненные выкормыши — оне такия.
— Дзападня. Кхатят нас обмануть. Дзавлекають…
В прежние времена Лучина без колебаний бросился бы в схватку. Но теперь в почете была не храбрость, а исполнительность. Головня терпеть не мог самоуправства, прозревал в нем крамолу. И потому Лучина не двигался с места, просто стоял и смотрел, поджидая вождя.
Головня скоро примчался. Вырос рядом с помощником, отпихнул его в сторону, всем телом подавшись вперед. За спиной его болталась громовая палка. Меховик не был подпоясан, обтекал бока, как у бабы. Перевязь с ножнами Головня тоже оставил в шатре.
Он долго вглядывался в снежную муть, сопел и кусал губы. Потом повернулся к помощнику.
— Ну и что думаешь?
— Думаю, Ожог чудит. Кому еще?
— Некому… — Головня опять бросил взгляд в сторону табора. — Ну а если хитрость, а? Если заманивают нас? Мы сейчас ринемся на них, а они нас и возьмут тепленькими. Может такое быть?
Лучина пожал плечами.
— Может.
— Вот-вот, может, — забормотал вождь себе под нос, будто спорил сам с собой. — Тут не до спеху.
Они помолчали, прислушиваясь к воплям и грохоту боя. Лучина выдавил, превозмогая страх:
— Ну а если и впрямь Ожог? Не поможем ему — погибнет. А поможем — разгоним этих пришельцев ко Льду. А?
Головня не ответил.
Так и простояли ни на валу до самого конца схватки. Огни погасли, опав на землю как стаявшие сугробы. Все затихло, лишь ветер продолжал гонять снежинки, задувая под колпаки. Вождь постоял еще некоторое время и ушел.
А утром глазами таежников предстал полусожженный, почернелый табор, обляпанный, точно кротовыми холмами, мертвыми телами зверолюдей и лошадей. Меховые наверхи на санях сгорели чуть не целиком, лишь в нескольких местах трепыхались обугленные по краям, потемнелые от дыма и пепла обрывки оленьих и медвежьих шкур на деревянных ребрах. Ощипанными черными птицами торчали среди изломанных полозьев жаровни. Враги сновали среди обломков, тащили на опорах здоровенные громовые палки с большими жерлами, собирали из разбитых ящиков рассыпавшиеся железные болванки с заостренными носами и рыбьими хвостами, хлопотали над ранеными, кормили оставшихся после боя кобыл, сгрудившихся у полуразвалившегося остова громадной шкурницы.
Лучина, продрогший, непроспавшийся, хмуро наблюдал, как пришельцы, взявшись по двое, устанавливают жерластые трубки на снегу, укрепляя боковые опоры. Их товарищи неспешно растягивались цепью позади этих трубок, проверяли оружие, что-то доставали из кожаных сумок на боку, прикручивали обоюдоострые ножи к полым концам громовых палок. Вилакази, которого Лучина сразу узнал по росту и стати, говорил о чем-то с бойцами, расчищавшими снег вокруг больших трубок, показывая при этом в сторону таежного становища. Те кивали, лоснясь черными рожами, слушали начальника.
— Кажись, меньше их стало, — проговорил стоявший рядом с Лучиной помощник.
Лучина промолчал, пытаясь высмотреть среди обломков табора Огонька, потом обернулся, глянув на столпившихся внизу стрелков. Над их мохнатыми колпаками вздымались костяные накладки можжевеловых дуг, рябили оперенным разноцветьем стрелы в колчанах. Пропитанные жиром, присыпанные песком меховики каменно стукались друг о друга. Под козырьками твердых колпаков тускло чернели опаловые зрачки. Кто-то неслышно молился, прижавшись лбом к спинке лука, другие перешучивались, толковали промеж себя о предстоящем бое; некоторые, отойдя в сторонку, успокаивали жен и детей. Грызя промерзлый кончик рукавицы, Лучина поднял глаза: меж скученных шкурниц, задевая концом ножен за мохнатые края, шел Головня в сопровождении трех копейщиков.