Изба таращилась на Головню толстым куском льда, закрывавшим единственное окно. Прямо под окном, наскочив передними лапами на изрядно просевший от времени земляной вал, две собаки жадно лизали рыбью чешую. В хлеву, стоявшем стена к стене с жилищем, глухо топтались коровы — сквозь потемневшие от мочи и навоза щели сочился пар. Из-под жирного, испещренного птичьими следами, слоя снега на крыше торчали засохшие корни и побеги: Сиян делал кровлю из дерна, не заботясь о корье. Коновязь у него покосилась, в сеннике, наспех слепленном из кривых лесин, гулял ветер. Хозяин он был скверный, зато рыбак — от бога. Каждый знал: в самый лютый голод, когда нет ни мяса, ни молока, беги к Сияну, тот рыбешкой покормит. Да не простой, вроде линя, а омулем или тайменем. Другие пробавлялись мелкотой, вроде карасиков, а у Сияна в любое время — и копченая стерлядь, и сушеный чир. В доме рыбий дух — не войти, с ног шибает, зато и толченка, и вар всегда под рукой. Без рыбы Сиян себе жизни не мыслил.
Головня подступил к Искре, замялся, не зная, с чего начать. Оробел! Вот ведь: перед медведем не пасовал, факелом ему в рожу тыкал, пурги тоже не боялся — скоренько нырял под сани и отлеживался, а тут растерялся. Неопытен он был в таких делах. Зелен. На Большого-И-Старого петлю накинуть, с товарищем полаяться, смачную шутку отмочить — это всегда пожалуйста, а как с девкой объясниться, не знал. Язык будто к небу присох, а в башке — кавардак.
Пламяслав учил когда-то: «Девки любят красивые слова. Век бы слушали. Хоть и понимают, дурехи, что пустое обольщение это, а все равно млеют. Но одними красивостями их не возьмешь. Парень должен быть боек и остер на язык, не запинаться в разговоре и глаза не прятать. За таким они — и в огонь, и в воду».
Ах, не будь этого смущения, Головня разлился бы дроздом, окутал изящными словесами, затянул бы сладкоголосо, как певец-следопыт в сказке про волшебную шкуру:
«О Искра, мечта моя, улетающая греза! Волосы твои — что крылья черной гагары, руки нежны как соболиные хвосты, стан гибок словно плавник хариуса. Твои глаза, блестящие как слюдяные пластины, переливаются таинственной дымкой, чаруя любого, кто встречается с ними. А на поясе твоем, ярко-багровом как медвежий язык, висят фигурки чудесной работы: серебряный тюлень, медный соболь, железная гагара. Незримый Огонь бросает на них отсвет с неба, и они подмигивают мне. Ты — словно сон: всегда рядом, и всегда недоступна».
Но куда ему, простому загонщику, плести словеса! Нет, не его это. Уж лучше пойти к Сияну и выложить все начистоту. Сказать: «Почему ты, Сиян, ищешь дочуре женихов в других общинах? Глупая прихоть! Разве Огонь запрещает нам жениться внутри рода? Разве Он говорил: отвержены те, кто познал женщину своей крови? Родные братья и сестры заводят детей, почему же мы с Искрой вовек разделены? Ты — Артамонов, но жена-то твоя, покойница, была из Павлуцких! А значит, дочь твоя — наполовину Павлуцкая. Стало быть, не такой уж это и грех. Чем я не угодил тебе? Ведь я готов умыть лицо Искры чистейшим снегом с дальних холмов и нести ее на руках до самых гор. Мои предки не знамениты, но я пойду на все ради нее».
Пустое. Сиян и так не боится греха, его надо брать подарками. А откуда у Головни подарки? Меховик да ходуны — вот и все его вещи.
Он медленно приблизился к Искре, постоял, разглядывая девку. Та улыбнулась ему, потом нагнулась к щенку и, подхватив его обеими руками, небрежно кинула в воду. Зверек заверещал, забултыхался, с шипением уходя в кипяток. Волны бились о края кадки, выплескивались на снег, оставляли черные проплешины.
А у Головни продолжали складывать в башке непроизнесенные слова:
«Почему ты так неуступчива, Искра? Чем я плох для тебя? Разве я стар или калека? Разве я груб и невежлив? Я буду заботиться о тебе, ухаживать за тобой, дарить тебе подарки. Прилепись ко мне, ненаглядная! Соединись со мной, милая!».
Но куда там! Она даже не смотрела в его сторону. Рассеянный взгляд ее уносился вдаль — туда, где над остроконечными верхушками плюгавых сосенок бился, рассекаясь на бледнеющие язычки, черный дымный родник. Она следила за этим родником, и ресницы ее мечтательно подрагивали.
— Огонь в помощь! — сказал Головня.
— Благодарствую, — улыбнулась Искра, проясняясь взором.