— Это… необыкновенно, — промолвила Искра. — Необыкновенно.
— Ее сделали древние, чтобы поклоняться Огню.
Девчонка спрятала вещицу в кулачке, потом посмотрела на Головню и, привстав, поцеловала его в щеку.
— Ты только не говори никому, — напомнил Головня. — Скажешь — худо нам будет.
— Не скажу, — пообещала она, восхищенно глядя на него.
Головня удовлетворенно хмыкнул. Вот ради этого взгляда и стоило везти сюда эту вещицу. Теперь он был доволен.
Вдруг приоткрылась дверь Пыланова дома, и оттуда тенями выплыли два человека. В мелькнувшем кругу рыжего теплого света Головня успел заметить лица Отца Огневика и Варенихи.
Искра ахнула. Не говоря ни слова, она метнулась в сторону родительского крова, помчавшись, как перепуганная птаха. Головня шарахнулся в другую сторону, рухнул в снег и спрятался за низкой щербатой оградой.
Вышедшие из дома неспешно направились к срубу Отца Огневика. Старик вышагивал важно, голову держал высоко, и что-то втолковывал бабке, а та бормотала без умолку и кивала истово, словно торопилась согласиться со спутником. Головня смотрел, как они медленно идут мимо почерневшего хлева с просевшей слегка крышей в сторону широкого и пузатого жилища Отца. Протопали несколько шагов, остановились. Голоса стали громче, Отец Огневик даже зарычал как пес. Головня услышал:
— Колдовством этим… довольна… а не скажешь… пенять на себя…
Варениха бормотала как умалишенная — похоже, оправдывалась перед стариком. Тот слушал-слушал, а потом вдруг завернул в олений загон. Бабка семенила за ним как птенец за матерью. Головня вжался в снег, спрятал лицо, молясь, чтобы не заметили. Надо было дождаться, пока родичи обогнут изгородь и повернутся к нему спиной — тогда он сможет отползти в сторону женского жилища и уйти опушкой леса — авось не увидят.
Слова становились все громче, связываясь в предложения. До Головни долетело:
— Прогноз, прогноз, прогноз, диагностика…
Это бормотала бабка. Бормотала без всякого выражения, талдычила непонятное заклинание, не проникаясь смыслом.
— Прогноз, прогноз, прогноз, диагностика…
— Да замолчи ты, трухлявая, — рявкнул Отец Огневик. — Беду еще накличешь, несносная. Все это — гнусный искус, Ледовое прельщение. Не было и нет волшебства древних, а есть только благость и скверна. Так и знай. А ежели плавильщик тебе иное молвил, значит, соврал, а ты ему поверила, глупая.
Варениха бубнила:
— Благодарю тебя, Отец мой, что наставил и спас. Уже было окунулась я в этот омут, ушла с головой. Воистину прельщение. Тьфу-тьфу-тьфу, летите, гагары, с полуночи на полдень, через поля ледяные и горы крутые, по-над речками да озерами, ниже туч быстрых, выше холмов чистых, весть мою несите да не оброните… Прогноз, прогн… Тьфу, моченьки моей нет. Сглазили меня, Отче. Он же и сглазил, плавильщик этот. Его ворожба, больше некому. Уж ты отвадь его от меня, горемычной! Уж ты пособи, чтоб отстал он со своим прельщением. Сил уже нет, все твержу и твержу пакостную присказку…
У Головни волосы под колпаком встали дыбом. Холод отступил, стало жарко до испарины. Сердце билось в самое горло, рвалось наружу. Бабкино заклятье прижало его к земле, царапнуло душу. В башке роились мысли, одна другой жутче: «Неужто Лед воду мутит? А что же Отец? Он-то куда глядит? Или тоже на их стороне? Сон, сон, все — сон. И ведь не расскажешь никому — засмеют. Скажут — придумал, обделался с испугу. Как же быть-то?».
Он приподнял голову, глянул. Старуха так и крутилась вокруг Отца Огневика, так и вертелась, точно собака, клянчившая подачку. И бормотала, бормотала без остановки, будто одолеваемая бесами.
Они подступили к Большому-И-Старому, встали шагах в двух от догорающего костра. Дальше начинался свет, слабый, умирающий, едва тлеющий. Головне померещилось, будто из полумрака вокруг них выпрастываются когтистые лапы, сплетаются черные тела, лязгают клыками злобные создания. Большой-И-Старый неловко вскочил, выставил рога — цепь натянулась, громко звякнув.