И тут откуда-то издали, пронзительно и грозно, прозвучало вдруг роковое слово.
— Нельзя!
Нельзя! Это — не просто слово. Это — Божий вердикт, за которым — погибель. Никто не покусится на «нельзя». Лишь отчаявшийся замахнется на волю Творца. Сила «нельзя» крушит горы и поворачивает реки, возвышает одних и повергает оземь других.
Изумленный, Головня посмотрел на Отца Огневика, — может, ослышался? Не померещилось ли ему?
Но старик поднял растопыренную пятерню и повторил: «Нельзя».
Изумленный ропот прокатился по опешившей общине. Все уставились на Отца, не зная, что и думать, а вождь спросил, насупившись:
— Уж не рехнулся ли ты, Отче?
Припадая на левую ногу, старик подступил к телу зверя, обернулся, сверкая гагачьим глазом. Промолвил тихо и решительно:
— Этот зверь принадлежит Огню. Его судьба — быть отданным Подателю благ, а не нам, людям. Ты, вождь, и ты, Светозар, нынче же разрежете его на части — пусть Огонь насладится запахом мяса и крови. Так будет хорошо для всех.
Удивительны и странны были эти слова. Разве не для того загонщики ходили за Большим-И-Старым, чтобы накормить своих родичей?
Мир потемнел от печали: небо затянули клочковатые тени, лик Огня пропал, а невесомые снежинки перестали порошить ресницы, будто испугались повисшей тишины.
Вождь задрал бороду, почесал волосатое горло. С удивлением и брезгливостью взирал он на Отца, точно увидал пред собой гололицего загонщика или зубастого младенца. Наконец, произнес:
— Не забыл ли ты о родичах, Отче?
Ноздри Отца раздулись, глаза превратились в щелки, будто в лицо ему ударил снег.
— Ты, негодяй, смеешь говорить мне такое? Ты, погрязший во лжи, надеялся обмануть меня? Забыл, что я зрю не человеческим, а божественным взором? Ясно вижу скверну, пропитавшую зверя. Истинно говорю тебе: лишь очистительный Огонь избавит его от мерзости. Или думал: и впрямь позволю тебе отравить тела родичей мясом зверя, взятого в мертвом месте?
— Твои уши закрыты для правды, Отче…
— Врешь, презренный! Ясно вижу демонов, кружащих над тобой. Не меня ты обманываешь, а Огонь, Творца своего. Мало тебе было бедствий! Хочешь навлечь на нас новые! Ты очарован Льдом, и уста твои полны гнили. Оттого и встретил ты колдуна — своего духовного брата. Оттого и покинул тебя старик, не хотел мириться с двуличием твоим…
Он долго говорил, этот Отец Огневик, и с каждым его словом будто пламя разгоралось в Головне — пламя негодования и ярости. Он смотрел на трясущегося от гнева Отца и видел перед собой не избранника Огня, а своенравного деда, ослепленного ненавистью к вождю. Как же хотелось Головне высказать ему в лицо все, что он думал! Но загонщик смолчал, потому что не мог встревать в разговор старших. Дрожа от бессильной злобы, он наблюдал, как кривилось лицо вождя, и как растекался румянец по его правой щеке — след от болезни, донимавшей его всю жизнь. Наконец, вождь разомкнул потрескавшиеся губы:
— Довольно болтовни, Отец. Скажи прямо — мы ходили зря. Скажи это каждому: мне, Жару, Сполоху, своему зятю и внуку. Не о благе общины ты печешься, а о своем торжестве надо мной. Каждый это видит.
И зашагал к себе в дом — взбешенный, точно медведь, упустивший добычу. А остальные смотрели ему вслед и чувствовали, что вместе с вождем их покидает надежда.
Вечером всех ждал обряд. Но не тот, о каком они мечтали. Вечером им предстояло расстаться с надеждой на прекращение голода. Суровый Огонь устами Отца Огневика лишил их Своего дара.
— И возопил Огонь, — произнес Отец Огневик. — И сказал он: «Не в силах противостоять Я брату Моему, ставшему Мне врагом». И ушел Он на верхнее небо, а Лед остался на нижнем. И стал Лед мучить людей, насылая на них голод и холод, болезни и страх. А Огонь взирал на страдания людские и скорбел, не в силах помочь человеку, ибо Лед не пускал Его на землю.
Перед Отцом, спиной к нему, на коленях стоял Огонек, державший на голове раскрытую Книгу. Духи мрака и холода, приспешники Льда, дышали ему в уши, ерошили спутанные волосы. Он моргал, смахивая с ресниц иней, глубоко дышал под тяжестью ноши. По сторонам от него стояли родители — Светозар и Ярка со светильниками в руках. Горячие капли жира падали на снег, обжигали руки. Книга — огромная, толстая, в железной обложке, завернутой в выдубленную кожу, прошитая белесыми жилами — топорщилась тяжелыми страницами, бугрилась чеканкой, рябила завитушками, испещрившими каждый лист с обеих сторон.
— Но Огонь всеведущ и благ, — продолжал Отец Огневик. — Уходя, Он дал людям завет, дабы помнили они о Создателе своем и не теряли надежды на спасение. «Берегите скрижали Мои, — велел Огонь. — Не сходите с пути Моего. Лелейте в сердце надежду на возвращение Мое». Так сказал Огонь, и возрадовались люди словам Его, ибо познали великую веру, горящую словно костер в ночи. И сказал Огонь: «Тот, кто верен будет Мне и не поддастся искусу Ледовому, кто останется праведен и крепок, тот сольется со Мною на небесах и приблизит час прихода Моего. А тот, кто нарушит заповеди Мои и погрязнет в грехе и пороке, отправится в темные чертоги Льда, брата Моего, и там рассеется без следа». Так сказал Огонь, и великий страх вошел в человека, и познал он тогда, что есть добро и что есть зло.